- Леонид Ильич, что с вами? Леонид Ильич? - Викторин открыл глаза.

  'Вроде сижу, в машине. Вокруг люди, бегают, говорят что-то. Что, не пойму. И руки не мои: кисти, пальцы крупные со старческими пигментными пятнами, волосатые. Какие-то лица перед глазами; все чужие, незнакомые. Леонид Ильич, что с вами? О ком это он? - Меня же Викторин зовут?- И тут в голове Викторина неожиданно раздался голос. - Нет, почему же. Это правильно товарищи говорят Я - Леонид Ильич и тело это мое. Так что, Витя, меня слушай'

  'Ну, ничего себе. Так что, я еще и не в свое, а в Ваше тело вернулся?' - изумился Трофимов.

  'Да, в моё. Я и сам не в своей тарелке, опять все болит и давит. А как хорошо на небе было!'

  'Ну, Леонид Ильич, давайте договариваться. Тело-то, похоже, и мне подчиняется,' - инженер пошевелил рукой, ем вызвал радостные и, без преувеличения, ликующие крики окружающих генсека людей:

  - Жив! ... Жив Леонид Ильич!

  Такое ликование сопровождающих генсека людей было не наигранным и не было вызвано страхом наказания. 'Деда'действительно искренно любили, несмотря на его все более очевидную для всех дряхлость. Он был добрым, действительно 'человечным' человеком, особенно по отношению к людям, его окружавшим. Знал всех по именам, беспокоился об их быте, жилье, играл с ними в домино, дарил подарки. Для этих людей, для так называемого 'персонала' он был свой, любимый всеми - 'наш дед'. Это потом пришедшие к власти 'великие перестройщики' и строители демократического общака, людей, окружавших их, стали делить на категории, в зависимости от счета в банке и обладания властью. Те, кто ни денег, ни власти не имел, стал для новой номенклатуры 'мусором, быдлом', а для самых 'неиспорченных и продвинутых демократов' - электоратом, населением, россиянами. Ну, а для Леонида Ильича простые люди были свои: Володьки, Мишки, Васьки, даже друзья соратники по политической борьбе были те же Юрки, Димки. Генсек был сам, как говорили раньше, плоть от плоти народной. И думал он и переживал не за свои счета в зарубежных банках, которых у него и не было, а о победе социализма, в который искренно верил. В конечном счете, он хотел, чтобы простые люди жили хорошо и мирно.

  За окнами царило буйство осени - золотобордовая палитра красок, 'прекрасная пора - очей очарованье'. Машина 'скорой', в которой находился генсек, с воем сирен стремительно приближалась к Москве. Рядом с 'высоким пациентом' находился его личный врач Косарев и медсестра Юленька Чубарсова - молодая, весьма привлекательная, рыжеволосая особа с зеленными глазами, тридцати трех лет, высокого роста с фигурой Афродиты. В это время, в силу столь неожиданно открывшихся обстоятельств - незримый, скрытный ото всех диалог между Брежневым и Трофимовым продолжился:

  'Леонид Ильич, давай как-то условимся насчет имени, зови меня Викторин. Витя я для чужих, для близких - Викторин. А мы теперь как два сиамских близнеца, ближе некуда, считай даже ближе жены. Как кстати ее зовут?

  - Виктория Петровна.

  - Во, как в кино были два Федора, теперь Викторин и Виктория. Леонид Ильич, ты не обидишься, если буду звать тебя 'шеф'?

  - А что, шеф... пусть буду шеф, вроде подшефным моим будешь - заметил генсек.

  - Договорились. Шеф, я тут у тебя в организме осмотрелся. Ну, ты себя и запустил. Что печень, что почки, сосуды, сердце и остальное еле работает. Как ты жив-то еще? Так дело не пойдет. Я, между прочим, совсем еще молодым к тебе 'на хозяйство' попал. Мне только сорок пять исполнилось. Так что мне бы жить и жить, и наслаждаться этой жизнью по полной программе.

  - Да, сорок пять, вот я помню, была у меня на фронте одна медсестра ... ух, мы с ней, - начал Брежнев.

  - Шеф о бабах потом, сейчас речь идет о жизни. Я пожить еще хочу. Я всего лишился. Был молодым, в меру красивым, меня девушки любили, а теперь? Давай договоримся. Теперь шеф, извини, никаких излишеств в смысле выпивки, еды и разной химии. Зарядочка, прогулки на свежем воздухе, да и культурку подтянем: книги, театр, кино, ... зоопарк. Это - фундамент новой жизни создадим. Ты фильм 'Звездные врата' смотрел? Хотя, что это я? Откуда ты мог, это после тебя показывали. А суть в том, что инопланетяне подселяют в человека такого разумного червя-паразита. И червь заботится о хозяине, лечит его, защищает в опасности, ну и 'рулит' хозяином немного, ... иногда. Так и у нас, дорогой Леонид Ильич, примерно та же ситуация. Могу я вроде изменять состояние твоего организма в сторону оздоровления. Видно все же не зря так вышло, что я моложе оказался. Не знаю, как это получается, но процесс пошел - вот сосудики получше становятся. Так что шеф, давай жить мирно, уважая интересы друг друга. Если Бог даст, может, еще лет десять проживем, а не два, как в истории.

  - А что, Викторин, давай попробуем, чем чёрт не шутит. Хотя теперь насчет этого чёрта... того, надо по-осторожнее, Бог ведь есть, получается. Теперь молитву, какую читать надо будет, с патриархом опять же посоветоваться...

  - 'Иной мир' точно есть. А вот насчет Бога и ангелов, все же гложут меня сомнения, - отозвался Викторин. - Подумаем'.

  Ильич открыл глаза, рядом наклонилась медсестра, поправляя повязку на голове. Юное, в конопушках, лицо, курносый носик, длинные ресницы и завораживающие изумрудные глаза оказались совсем близко. Рыжие, чем-то сладко пахнущие локоны волос касались лица генсека. Он посмотрел еще ниже, на глубокий вырез белого халатика - открылись два очаровательных холма и ложбина упругой груди. Процесс оздоровления организма шефа действительно пошел. Как у героя известной книги, у Ильича бешено застучал пульс в самых неожиданных местах. Давно такого с ним не было. Правая рука генсека легла на обнаженное колено медсестры:

  - Как тебя зовут? - слегка севшим от неожиданного волнения голосом спросил он.

  - Юля - ответила она Брежневу, покраснев как мак.

  - А я, Юля, мужчина - неожиданно близко придвинувшись к ней, сказал Брежнев.

  IV.    Если раны - небольшой...

  Антон сидел в курилке, подставив лицо ласковому утреннему солнышко и дышал свежим, не пахнущим вездесущей больницей, воздухом. И вспоминал, тем более, что с другими развлечениями в госпитали обстояло, как в советской торговле с копченой колбасой - дефицит, однако...

  Окончательно очнулся он уже в приемном покое госпиталя. До того несколько раз Антон раскрывал глаза, в попытке понять что происходит, но видел лишь чьи-то лица и чувствовал, что все вокруг трясется, гремит и снова проваливался в бессознательную темноту. Теперь его привел в себя холод и громкий разговор рядом. Он осторожно повернул голову. На холодном бетонном полу, с редко сохранившейся, керамической плиткой, не заморачиваясь, в будничной спешке был установлен десяток брезентовых носилок с лежачими тяжело раненными солдатами. Кое-кто тоже очнулся, некоторые стонали в беспамятстве. Наклонившиеся над соседними носилками люди в белых халатах громко обменивались какими-то непонятными терминами. Приподнявшись, один из белохалатников заметил смотревшего на него Рыбакова и громко позвал сестру.

  Потом были болезненные процедуры, затем - коридор. Широкий коридор госпиталя, являлся транспортной артерией, сообщённых с ним других отделений, операционных, перевязочных и столовой, заканчивался в палатах. Госпитальная палата для рядовых - огромное помещение, некогда, как рассказывали, служившее раньше королевскими конюшнями офицерской гвардии местного короля, было плотно заставлено установленными в три ряда железными двухъярусными кроватями, с узкими проходами, стоящим на входе столом, дежурной медсестры и аккуратно сложенными в углу, сопутствующими медицинскими атрибутами - капельницами, утками, суднами и прочим медицинским инвентарем. Первый ярус коек был законно закреплён за тяжело раненными - ампутантами, незрячими, раненными в брюшную область, позвоночника, головного мозга и прочими.. Было много воинов с двойной ампутацией нижних конечностей, лишившихся одновременно верхней и нижней, одновременно двух верхних с полной потерей зрения. Много всего было...