Символично было и то, что во время этой войны на базе 4-го полка была сформирована 13-я бригада…{978}

Возвращение легкой бригады

Пока французские африканские егеря «разбирались» с русской батареей, над полем сражения царила драма. Возвращение остатков Легкой бригады из боя 25 октября 1854 г. было зрелищем, скорее, жалким. Эпическим оно станет много позже.

Некоторые на грани жизни и смерти совершали поступки поистине трогательные. Майор Хелкет из 4-го полка, которого за заботу подчиненные прозвали «отцом полка», уже будучи смертельно раненным, раздал солдатам деньги — «…это для жен и вдов».{979}

Капитан Лоу из 4-го Легкого драгунского полка с трудом вышел к своим. Его лошадь буквально на издыхании, истекая кровью, хлеставшей из оторванной челюсти, вынесла его из боя.

Многим из солдат, потерявших своих лошадей, повезло поймать одну из оставшихся без всадников. К таким немногим счастливцам принадлежал Роберт Аштон из 17-го уланского. Лейтенант Смит оказался вообще единственным из 13-го полка, кто вернулся на своей лошади.{980}

Пауэлл был одним из первых вернувшихся, кто увидел командира бригады: «Возвращаясь из атаки, я увидел, как лорд Кардиган взмахнул своей саблей в правую сторону и слышал, как он сказал: «Мне так жаль Легкую бригаду, но это не была одна из моих безумных выходок!».

^{Генерал Аллонвиль. В бою 13 (25) октября 1854 г. командовал французской кавалерией.}

Когда бригада, вернее, ее жалкие остатки выходили из долины, Раглан, уже понявший, что случилось непоправимое, двинулся к Лукану. Вместе с командующим и его штабом двигался Канробер. Все хотели узнать о случившемся. Встреча Раглана и Лукана была переполнена злостью. Ее пересказывают по-разному, но конечный смысл остается неизменным. Раглан обвинил командира дивизии в потере бригады. Лукан, в свою очередь, на обвинения ответил тем, что его не поддержали обещанные конная артиллерия и пехота.{981} Вскоре, судя по тому, что часто звучало имя Нолана, стало ясно — виновный назначен.

С наступлением темноты Раглан, убедившись, что Липранди не собирается продолжать активные действия, дал приказ отвести на свои места Гвардейскую бригаду и батальоны 4-й дивизии, одновременно заняв оставленный к тому времени русскими редут №3.{982} К передовой линии выдвинули три свежих турецких батальона и начали строительство новых батарей.{983}

Лейтенант 20-го полка Шулдхем так описывает увиденное им поле битвы после атаки Легкой бригады: «Тела несчастных кавалеристов были разбросаны по всему полю, было видно, что многие из них ранены, другие галопом уходили к лагерю, составив группу из двух-трех человек. Одно бедное животное скакало легким галопом с перебитой ногой, раскачиваясь все больше и больше при каждом шаге. Другие, которым сломало обе ноги, пытались подняться и уйти, но вновь и вновь бессильно падали».

Наблюдавший за схваткой Гоуинг спустился в долину и пообщался с некоторыми из выживших:

«…Я отправился назад. Кавалерия все еще стояла в строю. От Легкой бригады осталась лишь жалкая горстка. Вот это храбрецы! Несмотря на потери, бесстрашия в них не убавилось. Какое-то время мы стояли на месте, и я имел невыразимое удовольствие пожать руки многим членам доблестного отряда. Вне сомнений, они выглядели победителями, когда подавали мне руку в знак дружбы!

«Вишневый»^[43] сержант, хорошо меня знавший, тепло пожал мне руку, заметив: «Эх, старина фузилер, я же говорил неделю назад, что вскоре у нас будет о чем поговорить». «Но разве здесь не было ошибки?» — спросил я. «Теперь уж все равно — мы сделали свое дело. Когда-нибудь все выяснится».{984}

Английским кавалеристам не удалось сделать то, что получилось у русских драгун 24 июня 1854 г. при Кюрюк-дара В тот день Тверской драгунский полк «…с целью задержать наступление турок на наш правый фланг, был направлен на турецкую батарею из 12-ти орудий. Несмотря на сильный картечный огонь с фронта и фланга драгуны смяли турецкую пехоту, бросились на батарею, изрубили прислугу и увезли с собой четыре орудия».{985}

Раненые

После сражения при Балаклаве британцы в очередной раз испили все «радости» никуда не годной системы организации медицинской службы. Далекие от войны государственные чиновники за 40 лет мира совершенно испортили, в принципе, неплохую структуру оказания помощи раненым и больным военнослужащим. Военно-медицинская служба в ее нормальном общепринятом виде отсутствовала, и даже спустя многие годы после Крымской войны, показавшей всю ущербность ее организации, так и не была достаточным образом реорганизована. В 1857 г. она переименовывается в Госпитальный корпус армии и только в 1898 г. отдельные компоненты военно-санитарных служб, наконец объединяются в Королевский армейский медицинский корпус.{986}

Основные руководящие посты в медицинской службе занимали дипломированные выпускники Оксфорда и Кембриджа, которые, имея определенные знания, не имели никакого военного и административного опыта и были плохими организаторами. Их полная военная и административная некомпетентность, которая была естественной, учитывая, что находясь в рядах армии, они продолжали оставаться гражданскими людьми, приводила к тому, что зачастую их мнение попросту игнорировалось военачальниками.

Поступивший в 1853 г. в Медицинскую службу армии (впоследствии перешедший в 34-й полк) 20-летний врач Эдвард Ренч был в ужасе от условий базового госпиталя в Балаклаве, с которыми ему пришлось познакомиться очень близко: «Я имел от 20 до 30 пациентов, раненных в Инкермане, столкнулся со случаями холеры, дизентерии и лихорадки. Не было никаких кроватей… отсутствовали надлежащие постельные принадлежности. Пациенты находились в их постоянной одежде на этаже, который был незащищен от дождя и ветра, дующего через открытые окна (разбитые и неисправленные)… Отхожие места были такие же грязные, как проселочная дорога».{987}

Домой он писал, что положение раненых в Балаклаве, которое считается хорошим для Крыма, «…хуже, чем у наихудших больных в любой больнице в Англии. Мы не имеем совсем опиума… и много других вещей, что, конечно, не облегчает лечение».

И в той же статье для «Британского медицинского журнала» он окончательно вынес приговор своей службе: «Мы были практически без медицины. То, что еще имелось после высадки в начале кампании, было истощено, а резервы ушли на дно после крушения «Принца». Таким образом, базовый госпиталь был лишен опиума, хинина, аммиака и других важных наркотических средств… Медицинская служба была, подобно любой другой в армии этого времени, совершенно не готовой для большой и длительной войны, затрудняясь бюрократической волокитой и отрицанием какой-либо самостоятельности в действиях… Крымская кампания преподавала урок, который никогда не забудется».{988}

И все-таки рядовые английские хирурги, многие из которых были вчерашними выпускниками учебных заведений, отличались упорством и желанием бороться за жизнь каждого, попавшего в их руки солдата или офицера. Конечно, после Балаклавского сражения, сравнительно с недавним Альминским, работы было немного. 25 и 26 октября через медицинские палатки прошло 36 офицеров и 329 солдат и сержантов.{989}

Поэтому врач 93-го полка доктор Мунро оставил больше воспоминаний как свидетель события, чем медик, через руки которого прошли десятки раненых.

К сожалению, мы ничего не можем сказать о турецких раненых, кроме того, что часть их была убита русскими, а часть избита английскими солдатскими тетками. Судя по всему, те, кому посчастливилось выжить, получили медицинскую помощь наравне с недавними противниками и перешли в следующую категорию нашего описания — пленных. Никаких проблем не было с русскими, большая часть которых прошла через медицинский пункт и, по воспоминаниям Генрици, большого потока пострадавших не было, помощь оказывалась оперативно.