К чести англичан, военное руководство, тупо проведшее Балаклавское сражение и упорно прикрывавшееся храбростью солдат и офицеров, до настоящего времени оценивается в большинстве случаев правильно. По воспоминаниям севастопольского современного переводчика и историка Михаила Юрлова, «…в 1995 г. впервые в Украину приезжал наследный принц британской короны Чарльз… Мы называли имена генералов лорда Раглана, Лукана, Кардигана, руководивших битвой 1854 года… Один из сопровождавших принца высокопоставленных британских сотрудников во время паузы мне на ухо шепнул: «В Британии не уважают этих генералов, не стоит о них рассказывать принцу».{797}

Принятию решения предшествует оценка обстановки, которую Раглан, едва справляясь с волнением, пытался сделать примерно с 8 часов утра. К 10 часам английский главнокомандующий успокоился, убедившись после подхода Гвардейской и 4-й дивизий,{798} что Балаклава прикрыта, а русские не демонстрируют никакого намерения ее атаковать. Внушали оптимизм и подоспевшие вовремя силы французов.

Решив, что пора делать ответный ход, Раглан спешно приготовил свой первый в этот день приказ Лукану, в котором приказывал Кавалерийской дивизии попытаться восстановить при поддержке пехоты утерянные позиции. Однако этот приказ так и остался на бумаге,{799} ибо после некоторого затишья русские начали делать то, что привлекло внимание английского главнокомандующего.

Со своего места Раглан наблюдал, как русские развернули 8-орудийную батарею поперек Балаклавской долины («перпендикулярно редуту № 2»), а рядом с редутом — 6-орудийную,^[30] логично восприняв это как усиление их оборонительной линии. За этими батареями выстроились массы кавалерии.{800} В оптическую трубу он заметил активность русских на редуте №1, расцененную им как попытку увоза в тыл захваченных орудий.

Свое решение, как говорит Руссе, английский командующий определял не столько с точки зрения военной необходимости, сколько с точки зрения государственного чиновника, которым, по сути, и был. Его ход мысли говорил, что пушки являлись собственностью империи и дать врагу безнаказанно увести их является для чиновника, представляющего интересы империи и королевы в этой дикой стране, пожизненным позором.{801}

Взяв на Альме две русские пушки, англичане в считанные минуты остались без девяти или даже одиннадцати. Думаю, что они не так сильно переживали бы из-за случившегося, все-таки передали их в «аренду» туркам, которых не считали за полноценных солдат, если бы не одно «но»…

Выше мы упоминали, что орудия эти были сняты с корабля Королевского флота HMS “Diamond”.{802} Хотя и это только часть беды, мало ли что и с какого корабля сняли? Главное, что могло повергнуть англичан в печаль и тоску, это то, что командовал этим новейшим (построен в 1848 г.){803} кораблем кептен Вильям Пиль, сын одного из известнейших политиков Великобритании, дважды исполнявшего обязанности премьер-министра Роберта Пиля.

Это был не просто удар, скорее, пинок по самолюбию, тем более что сам младший Пиль мог вполне четко через хорошую оптику созерцать, что как только день перестал быть ночью, так с первыми лучами солнца его орудия перестали быть частью вооружения Королевского флота, к могуществу которого был причастен его отец. Сама кампания начиналась для кептена и его корабля неудачно. “Diamond”, не выпустив ни одного снаряда по русским в Черном море, стал первым, основательно загадившим его человеческими испражнениями — с него началась эпидемия дизентерии и холеры на Королевском флоте.{804} Естественно, что Пиль, не найдя славу на море, ринулся искать ее на суше, подавшись в Морскую бригаду.

Семья Пилей была первой, кто решился на частную финансовую поддержку войны. После упомянутой нещадной критики правительства журналистом «Таймс» Ченери ими была перечислена сумма, по тем временам немалая — 200 фунтов ст. в пользу военного ведомства на нужды армии на востоке. По его же инициативе в рекордный срок был образован фонд, в течение недели собравший 5 000 фунтов, а до конца месяца ожидавший пополнение до 12000.

И тут такой казус: семья собирает деньги, а казенное имущество преспокойно забирают русские негодяи, а один из лучших и новейших боевых кораблей Королевского флота превращается в портовую шаланду…

Решение созрело. Оно основывалось на трех аргументах в пользу решительной атаки.

- русские заканчивают сражение и не предполагают дальнейшие наступательные действия хотя бы потому, что у них уже не было необходимого численного превосходства;

- русские не будут активно противодействовать потому, что к англичанам подходят 4-я дивизия Каткарта и Гвардейская бригада герцога Кембриджского;

- русские не будут продолжать сражение, потому что к 12 часам на их фланге уже «висели» 2-я дивизия французов и их кавалерия.

Не стоит большого труда увидеть ошибочность этих выводов.

Что произошло дальше — общеизвестно и до такой степени многократно «разжевано», что повторять его не имеет смысла. Сотни, тысячи раз разбираться, кто, что и каким почерком написал, кто, что и куда повез, кто что забыл и кто что запутал, просто, поверьте мне, скучно. Да я и уверен, что матерый читатель, обнаружив на страницах этой работы очередное переливание из пустого в порожнее, не слишком приветливо выскажется об авторе, решившем стать одним из многих.

^{Справа: драгун 13-го легкого драгунского полка в походном снаряжении. Балаклава 1854 г. Рисунок карандашом генерала Вансона. Музей армии. Париж. Слева: драгун 6-го гвардейского драгунского полка. Балаклава 1854 г. Рисунок карандашом генерала Вансона. Музей армии. Париж} 

Сам ход атаки многократно едва ли не по каждому человеку, каждой лошади и даже по отдельным представителям племени офицерских собак проанализирован английскими исследователями. Один из наиболее дотошных — Марк Адкин.{805} И потому мы этот акт спектакля пропускаем и переходим сразу к драме: «бестолковее и бессмысленнее этой атаки вряд ли можно что-либо придумать».{806}

Итак, капитан Нолан, адъютант Эйри, типичный английский сноб и отчаянный малый, всей своей предыдущей службой демонстрировавший желание закончить жизнь со сломанной шеей, блестящий офицер, автор нескольких книг по тактике и подготовке кавалерии{807} и «кавалерийский «маньяк», сам вызвался доставить приказ Раглана командиру кавалерийской дивизии лорду Лукану.

Пауэлл из 13-го легкого драгунского полка вспоминал, как к ним «…прискакал смелый и отважный капитан Нолан с приказом от лорда Раглана; лорд Лукан тогда находился справа от нашей шеренги; соответственно, взвод А стоял рядом с ним. К этому взводу принадлежал я, и я четко слышал этот приказ; он был таков: «Легкая бригада выйдет в атаку и захватит орудия, указывая при этом направление, дабы не вышло ошибки, при поддержке французской кавалерии слева и английской пехоты справа». По-моему, у лорда Лукана возникли сомнения. Капитан Нолан сказал: «Вон там орудия, и Ваш долг — их взять!».

Подозвали лорда Кардигана и посовещались с ним; разговор этот я, разумеется, не слышал. Его Светлость встал в центре нашей шеренги, это между или, скорее, впереди 17-го и 13-го полков, и отдал приказ выйти в наступление.{808}

Может быть, Пауэлл и не слышал, но Кардиган позже утверждал, что Нолан вопил, как женщина.

Что произошло дальше, наверное, даже лучше описал не Боске своей легендарной фразой «Это красиво, но это не война», а его адъютант Фей: «Это было печальное зрелище».{809}

Таким образом, линии ошибки сошлись на капитане Нолане, который по своей доброй воле доставил злосчастный приказ, отдававшие который Раглан с Эйри видели то, чего не могли видеть исполнители, которым предписывалось действовать.

«Проблема была в том, что Лукан действительно не мог понять, чего же от него хотят. Находясь в низине, он в отличие от Раглана не мог видеть того, что творилось за ближайшими холмами. Ему не были видны редуты. И конечно, он не мог наблюдать, как русские артиллеристы забирали с позиций трофейные пушки. Со времени начала боя он не предпринял никаких мер для выяснения обстановки за холмами, которые закрывали участок земли, захваченный русскими. Единственными орудия, которые находились в поле его зрения, были пушки поддержки русской кавалерии, сосредоточенной в Северной долине».{810}