– Пять дней туда, пять обратно, царь Савлий движется медленно, заезжает во все кочевья. Я нагоню его раньше, чем исчезнет нынешняя луна.

– Поклянись, что не упомянешь моего имени.

– Клянусь стрелой и кинжалом.

Арзак побежал к стреноженному коню, но тут ему путь преградил Старик.

– Железо не выручило. В золоте, верно, больше силы. Возьми. – Старик протянул Арзаку три золотых браслета.

Бег коня по весенней степи – как полёт быстрокрылой птицы в синем просторе. Безудержная воля! Бескрайняя даль!

Зелёный ковёр молодой травы стелился под ноги быстрого Белонога. Струйки талой воды вспархивали из-под копыт. Нагретая за день земля источала сладкий и пряный запах. Белоног вскидывал голову, фыркал. Заливистое «и о-о-о!» заглушало на время свист, кряканье, стрекот – всё, чем полнилась степь, обжитая сурками, зайцами, чибисами, от низких ложбин до высокого синего неба с неподвижно висевшими жаворонками.

Арзак ехал, как принято в дальних походах, в седле. Стремян скифы не знали. Узконосые сапоги, прикрытые кожаными штанами, сжимали бока Белонога. Конь был чалый, густо-рыжего цвета, со светлыми гривой и хвостом и белыми вниз от колен ногами. Своей выносливостью Белоног не уступал лучшему скакуну.

Ожившая степь, от вида которой в другое время ширилась бы грудь и сами собой вырывались бы крики, сейчас нисколько не радовала. Неуклюже махая крыльями, пролетели серые утки. Арзак не проводил их взглядом. Трубящий клин журавлей не заставил его поднять головы. Сознанием владела только одна мысль. Она неотвязно бежала рядом, словно жеребёнок около матери.

«Успеть, успеть!»

Он выехал поздно, и день кончался. Солнечный диск всё решительней плыл к закату. Близилась ночь – людям отдых, ему помеха в дальнем пути.

Местом стоянки он выбрал берег степной речушки. Её спокойное бормотание за оградой кустов Арзак давно различил в разноголосице степных звуков. Он спешился, напоил и стреножил коня, пустил на траву. Для себя отыскал сухую проплешину, густо засыпанную серой галькой. Костёр разводить не стал. Весенняя ночь не застудит, а лепёшки, сало да сыр-иппака – непременный запас в дорожной сумке каждого степняка – эта пища в огне не нуждалась. Поев, он остался сидеть на месте.

Где-то неподалёку плакала выпь. Река за спиной тёрлась о прибрежные заросли прошлогоднего камыша, торчавшего, как проржавевшие копья, и бормотала тихонько: «Успеешь – не успеешь, успеешь – не успеешь».

«Успею, должен успеть, иначе нельзя. А если знахарь уехал в другое место, если откажется дать зелье? Нет, не должно такого случиться, упрошу или заставлю силой». Думая всё об одном, Арзак сгребал и складывал в кучу гальку. И когда луна, приметно меньше вчерашней, но такая же яркая, вышла на небо, один из её голубых лучей высветил маленький печальный курган. Такой могли бы сложить сурки или жаворонки, если б, подобно людям, хоронили своих царей.

«Успею, должен успеть, не успеть нельзя». Арзак сдвинул ладонью непрочную насыпь и в опавшей с шорохом груде выбрал сорок одинаково ровных и круглых камней.

«До нашего стойбища Савлий добирался день, и ещё день, и полдня, – две гальки Арзак отбросил в кусты. – Третий день сегодняшний, он миновал. – В кустах снова раздался чуть слышный стук. – Осталось тридцать семь дней – луна и ещё почти пол-луны. Успею».

Расчёт на камнях его успокоил. Он лёг, седло положил под голову и перестал слышать печальные выкрики выпи. Мягкий плеск пробивавшейся в камышах воды стих.

Проснулся он до света. С проблеском первых лучей был на коне. Белоног, отдохнувший за ночь, пустился вскачь, и в дорожной сумке загрохотало, словно там оказалась тыквенная гремушка. Это перекатывались и стучали тридцать семь маленьких ровных камушков. Арзак взял их с собой.

Вперёд, Белоног, на закат – к тому краю земли, куда прячется на ночь солнце!

Войско Дария шло через степь шумно, с криками, лязгом оружия[3]. Разве нужно таиться тем, чей удел одни лишь победы, достославные на все времена?

От Нильских порогов до Яксарта[4] проделала путь персидская конница. От Инда до Эгейского моря проложила пехота дороги войны. Под ударами персов погибли непобедимые армии, пали крепости, считавшиеся неприступными. Битва с кочевниками, жителями степей, представлялась делом самым пустячным.

Вот так противники! Вместо шлемов на их головах торчат остроконечные шапки, бронзовые пластинки, нашитые на пояса, составляют доспех. Не войну – забаву предложил своим воинам царь царей, повелитель стран.

Войско двигалось, словно на праздник. Сам Дарий был весел. Он-то знал, что битвы с воинственными кочевниками предстоят кровавые, но если судить по зачину, поход должен быть славным.

Царь царей рассчитал каждый шаг. Пока возводили мост над Истром[5], выбрав для этого «шею» реки, где Истр разделяется на рукава, он с войском переправился через Боспор и пошёл сухими путями. Двигаясь по землям Фракии и Македонии, он превратил живущие там народы в данников Персии.

Слава шла рядом. У реки с целебными водами царь царей повелел воздвигнуть каменный столп и вырезать надпись, гласившую: «Источники Теара дают наилучшую и прекраснейшую воду из всех рек. К ним прибыл походом на скифов наилучший и самый доблестный из всех людей – Дарий, сын Гистаспа, царь персов и всего Азиатского материка».

Встав на крутом берегу другой, не столь известной реки, царь царей приказал каждому воину бросить на берег по камню. Выросли горы. Эти горы также послужат славе.

Через мутный и устрашающе быстрый Истр переправились без труда. Крепкий мост связал оба берега «шеи». Дарий хотел уничтожить мост, но его остановил известный своей осторожностью Кой, военачальник из Митилены.

– Царь царей, повелитель стран, дозволь дать тебе совет.

– Говори, военачальник, Дарий слушает.

– Разрушить мост недолго, быстрее, чем возвести новый. Ты задумал вернуться другой дорогой, но война полна неожиданностей. Что, если тебе придётся воспользоваться дорогой уже проторённой? Тогда понадобится и мост.

Дарий выслушал совет благосклонно и ответил Кою так:

– Друг мой, когда я с победой вернусь на родину, потрудись явиться ко мне, чтобы я мог вознаградить тебя за добрый совет.

Дарий поставил охрану сторожить мост и, завязав на ремне шестьдесят узлов, передал ремень начальнику охраны.

– Возьми этот ремень. Как только увидишь, что я выступил против скифов, начинай с этого времени развязывать каждый день по одному узлу. Если я за это время не возвращусь, а дни, указанные узлами, истекут, то плывите на родину. Пока же стерегите мост и всячески старайтесь его сохранить и уберечь. Этим вы окажете мне великую услугу.

Так он сказал и поспешил с войском дальше.

За Фракией начинались бескрайние скифские степи. Семьсот тысяч воинов конных и пеших были готовы ковром расстелить их под ноги царя царей, дикий степной народ бросить к копытам его коня. Очень скоро всё так и будет.

Дарий ехал во главе своей гвардии. Её составляли десять тысяч «бессмертных». Юноши и молодые мужи из родовитых персидских семей, надменные, беспредельно отважные, самозабвенно преданные – в битвах они не знали равных противников. Первая тысяча принадлежала к личной охране Дария и, гордясь своей близостью к государю, следовала за ним, как огромная тень.

По правую руку царя царей, грузно уйдя в седло, ехал Отан – вазир[6] и советник. По левую руку высилась мощная фигура Копьеносца Гобрия – начальника всех копейщиков. Обоих царь стран называл своими друзьями и величал титулом «благодетель». Отан и Гобрий были в числе заговорщиков, расчистивших двадцатисемилетнему Дарию дорогу к трону.