не дыши, срамота...

Илья подошел к стоящему посреди комнаты пианино. Это был

солидный черной полировки инструмент производства пятидесятых или

начала шестидесятых годов. Он открыл крышку. «Красный Октябрь».

— Дочина игрушка,— объясняла за спи

ной Ильи хозяйка.— Тренькала-бренькала, путем так и не научилась, а

по осени из дому подалась, какое-то училище нашла, где на пароходных

официанток обучают, их там, пигалиц,

после восьмого класса берут. Ну и все! Чего

его теперь за собой тащить?

Илья взял несколько аккордов, послушал звук. Попробовал работу

педалей. И погнал гамму на всю клавиатуру, снизу вверх. «Фа» третьей

октавы западала. Он стукнул несколько раз по этой «фа» и склонился чуть

ниже, прислушиваясь и стараясь определить на слух, отчего западание. И

вдруг замер. На правой стороне крышки, прямо над третьей октавой, он

увидел маленькие буквы. Он увидел их все сразу, прочитал, но в голове будто

не укладывалось, что они означали. Там, на крышке, было коряво нацарапано

два слова: «Илька дурак». Взгляд Ильи осторожно заскользил вправо, в конец

клавиатурного стола, на маленький черный квадратик, куда любители

вольного музицирования обычно ставят стакан с чаем или пепельницу. На

черном квадратике

должно было быть прожженное сигаретой пятно... Оно никуда не

делось. Илья осторожно выпрямился.

— Что вы там увидели? — игриво спросила Наталья Ивановна.

— Да так, ничего особенного, кой-какие дефекты,— пробормотал

Илья.

— А-а! Наверное, царапушки! — суетливо засмеялась хозяйка.— Это

Людкины номера! Я ей говорила: руки, говорю, оборву, а она: это не я! это не

я!.. Их закрасить можно, подлакировать маленько...

— А где вы его покупали? — не оборачиваясь, равнодушным

голосом спросил Илья.

— Как где? — искренне изумилась хозяйка.— В магазине, где ж еще?

— Понятно,— Илья кивнул. И стал снимать верхнюю филенку, нужно

было посмотреть, отчего западал «фа». И успокоиться. И не задавать больше

глупых вопросов. Он ведь прекрасно видел, что это его инструмент и ни в

каком магазине его не покупали. Покупали у них, у его матери и отца, три с

половиной года назад, в сентябре...

— Что вы там смотрите? — спросили сзади Илью.

— Смотрю, отчего западает клавиша,— ровным голосом ответил

Илья. Он пристально смотрел на клавишный механизм и соображал, что

сейчас нужно было делать. Наконец он повернулся ко всем остальным.

— Вы знаете,— скучновато-уверенным голосом профессионала сказал

он хозяйке,— вам очень трудно будет продать этот инструмент. По крайней

мере, до тех пор, пока он не побывает в мастерской. Ему нужна капитальная

регулировка контрфенгеров и замена нескольких вирбелей.

— Чего-чего? — испуганно переспросила хозяйка.

— Вирбелей,— усталым голосом повторил Илья и неопределенно

постучал пальцем по верхней крышке пианино.

— Да что вы! — всплеснула руками женщина.— Оно ж играет!

— Оно неверно играет,— твердо сказал Илья и, ни на кого не глядя,

пошел к двери.

Наталья Ивановна грустно улыбнулась хозяевам, словно говоря: «Ну

что тут поделаешь!» — и, пожелав им всего доброго, поспешила вслед за

Ильей.

— Оссподи, найдут же что продавать! — сказала она во дворе.

— Действительно...— неверным голосом подтвердил Илья. И вспотел.

От всего сразу. От чувства омерзения к себе за свое хладнокровное вранье, от

запоздалого страха, что эта маленькая хваткая женщина могла сейчас купить

ЕГО пианино вместе со всеми царь-пушками и беспомощным «фа», от самой

встречи, наконец.

Он остановился и закурил.

— По последнему адресу тоже «Красный Октябрь»,— озабоченно

сообщила На

талья Ивановна.

— Ну и что? — нервно выдохнул дым

Илья.— Это совсем неплохо! — Он помолчал и

заговорил спокойнее: — «Красный Октябрь»

вообще-то наша лучшая фабрика. Ленинградская, кстати. Она выпускает

вполне приличные инструменты. Если на них не колоть орехи и

не царапать их гвоздиком...

Наталья Ивановна тихонько прыснула. Она умела ценить юмор. К

тому же этот худой, немного дерганый парень каким-то образом начинал

внушать ей чувство уважения к себе, было в нем что-то от знающего себе цену

профессионала.

— А у вас дома какой инструмент? — заинтересованно спросила

Наталья Ивановна.

— «Красный Октябрь»,— снова спокойно соврал Илья. И перед его

глазами возник черный красавец со строгим орнаментом на верхней филенке.

На пюпитре его стояла развернутая нотная тетрадь, справа, на черном

порожке, дымился стакан с чаем, а над третьей октавой чертиками прыгали

корявые буквы: «Илька дурак».

4

— Ну что, Паганини, поступил? — отец ударил сияющего Ильку по

плечу.— Аты-баты-акселераты, до макушки не доплюнуть! За месяц так

вымахать! Каланча пожарная, тебя

чем здесь твоя мать кормила?

Отец только что вернулся из Геленджика. Он уже знал, что Илью

зачислили на первый курс музучилища, они с матерью отбили ему телеграмму

тотчас же, едва успели вывесить списки поступивших.

— А я так надеялся, что провалишь! —

с притворным огорчением протянул отец.—

Пошел бы в девятый, закончил бы нормальную десятилетку.— Отец

достал из чемодана новенькие кроссовки и ловко бросил их Илье

через плечо: — Держи, Паганини!

Загорелый и какой-то непривычный, словно помолодевший, отец

вытаскивал из чемодана подарки для матери, для Иринки, потом снова для

Ильи — на этот раз шикарно изданный немецкий альбом с «Временами года»

Чайковского — и шутил не переставая.

Весной и в начале лета решение Ильи поступать в училище было

главной семейной темой. Мать как будто поддерживала его, но как-то

осторожно, словно с опаской: ей нелегко было отказаться от давным-давно

взлелеянной мысли, что ее дети обязательно должны получить высшее

образование. Она работала учительницей младших классов, но много лет

мечтала переквалифицироваться: вершиной педагогической деятельности, по

ее понятиям, было преподавание русского языка и литературы у

старшеклассников, где-нибудь после седьмого. Для этого нужен был институт;

она так и не собралась в него поступить, всю жизнь ей что-нибудь мешало.

Позиция отца была более определенной. Только техника! Остальное

недостойно настоящего мужчины, потому что «мужчина начинается там, где

грохочет железо». И было не понять — шутит он или говорит всерьез. Сам он

работал инженером-механиком на большом инструментальном заводе.

Илья помнил, когда ему впервые пришла в голову мысль о

музыкальном училище: прошлой осенью, перед ноябрьскими праздниками. И

автором идеи был отец. Правда, он вряд ли об этом догадывался.

Как-то вечером, наслушавшись головоломных фортепианных

пассажей,— Илья разучивал очень сложную вещь Дебюсси — отец в

обыкновенной своей полушутливой манере спросил:

— Илюха, а тебе не надоело играть всех

этих Генделей. Стравинских... кого там еще?..

Взял бы, да сам что-нибудь изобразил, какого-нибудь «Чижика-

пыжика», а? Я вот, например, не поэт, а стишок строчки на полторы —

моментом могу!

Что толкнуло Илью попробовать «изобразить», разобраться было

непросто. Может быть, это отцово — «не поэт, а полторы строчки —

моментом»; может быть, знание того, что некоторые его однокашники по

музыкальной школе давно уже грешили тайным сочинительством; может

быть, просто случилось такое настроение. Но он попробовал. Прямо на

следующее утро. Взял с книжной полки «Антологию русской поэзии», нашел