оправданны. Бывает, делают что-то сдуру, просто так. Как он в свое время. В
свое время половина его одноклассников двинула в институт легкой
промышленности — и он вместе со всеми. Кому — понравилось, а ему в
конце второго курса скучно стало. Да и немецкий замучил...
— Так ты никуда конкретно не хотел? — удивлялся Виктор
Семенович.
— Нет,— отвечал Коля.
Янкевич возбуждался до неприличия.
— От черт вас всех возьми! — делал он
полтора оборота вокруг себя.— Закормили вас,
что ли?! Я об своего шалопая голову разбил: ну чего, говорю, Юрка,
душа желает?
чего делать будешь: в матросы пойдешь, в пожарники? В учителя,
говорю, или инженеры?
Молчит как сукин сын! Рожу тупую сделает и
плечами жмет: отстань, мол, папаша, дай пожить спокойно. Я говорю:
планы, дескать, какие есть? мечта какая-никакая? Куда там!
Зиму после десятого в хоккей погонял — их,
лоботрясов, в порту якобы такелажниками
устроили — ив армию. Сейчас в мае вернется — ас умом, без ума ли —
черт его душу
знает. До чего квелый народец пошел! Среднестатистический, в душу
его...
Янкевич мог выматериться. Коля после его темпераментных наскоков
и сам возбуждался.
— Ну а вы, вы-то сами мечту «какую-никакую» имели? — ехидно
спрашивал он.
Янкевич истово махал рукой и приходил в себя. Мечта у него,
оказывается, была. Рядом с Колей работал и жил несбывшийся полярный
летчик; однажды он в этом признался. Если бы в молодости он не обморозил
на ногах пальцы,— Коля знал, что на левой ноге Виктора Семеновича не было
мизинца и безымянного,— он сейчас орлом парил бы над ними, болванами, в
небесах и был бы самым счастливым человеком.
О том, что он, Коля, не такой уж болван, он Янкевичу не сказал. Был в
его жизни момент, десять лет назад, в Петропавловске, когда все у него могло
пойти по-другому. Тогда ему предлагали остаться на флоте сверхсрочно. Если
бы он тогда согласился, то ходил бы мичманом на своей посудине — и
неизвестно, кого бы Янкевич называл болваном... Коля служил на военном
гидррграфическом корабле Тихоокеанского флота, и не было в те времена для
него земель незнаемых, от солнечной Индонезии до хмурых сопок Камчатки.
Он не остался. Сильно хотелось домой. Они с Санькой все же были
сухопутными сибиряками.
Затевать с Янкевичем детские разговоры про моряков да летчиков у
Коли никогда не появлялось желания.
А досужих возмущений насчет «шалопаев» Коля не принимал. По его
мнению, чтобы дети чего-то хотели, ими нужно было заниматься.
Не сгорать на работе до состояния обугленной головешки — а
заниматься детьми. Он, например, уже прекрасно знает, кто у них в доме
настоящий моряк. У кого есть шестнадцать кораблей, две бескозырки и
тридцать три книжки про море.
— Фашистский линкор слева по борту!
Главный калибр: огонь! Ту-ду-ду-у...
В ванной шло нешуточное сражение. Иногда отсутствие в доме мамы
было для Алешки маленьким праздником.
По телевизору шла уже эстрадная программа. Коля вполглаза смотрел.
Пышнощекий коротконогий мужчина что-то заунывно тянул про трудную
любовь.
Любопытство Янкевича было особенно несносным, когда он лез с
вопросами о Люсе.
— Вот ты, Коль, говоришь, что она у тебя
женщина на все сто; а чего вас тогда мир не
берет?
Янкевичу хотелось знать все, и Коля был сам виноват в этом. Иной
раз, в добром расположении духа, он бывал непростительно болтлив.
— Помнишь, ты говорил, что она хоте
ла уйти из торговли, а начальство ей оклад
подбросило? Она что, такой ценный работник?
Виктор Семенович уже прекрасно ориентировался, когда Колю можно
было вытащить на разговор.
— Наверное, ценный,— пожимал плеча
ми Коля.— Она у меня женщина инициативная.— Он подмигивал
Янкевичу и хмыкал, чтобы изгнать из своего тона даже малейшие нотки
гордости. Мало ли что тот мог подумать.
— Это как — инициативная? Работает, что ли, хорошо?
— Да, наверное, неплохо... У них ведь как: на счетах щелкает,
бумагами шелестит — вот тебе и товаровед. Что прикажут, то и сделает. А
Люси приказывать не надо. У нее у самой спрашивают. И в шахматы она,
кстати, играет.
— А при чем здесь шахматы? — не понимал Янкевич.— С
начальством, что ли, играет?
Колю такая простота коробила. Он терпеливо объяснял Янкевичу, что
если женщина играет в шахматы, значит, мозги у нее слегка отличаются от
прочих женских; ведь шахматы — игра мужская.
— Она что, спортсменка? — еще больше запутывался Янкевич.
— Да нет, просто котелок хорошо варит,— раздражался Коля.— Вот
сядет с нашим Калашниковым играть — и надерет его, не доводя дело до
эндшпиля. За то и ценят.
— Ну ты так бы и сказал: мол, умная баба.
— А я и говорю — в шахматы играет,— смеялся Коля. И рассказывал
что-нибудь еще.
— Вот ты, Семеныч, когда в магазине на чай индийский наткнешься
— так это ее работа. Она часов в девять вечера прямо из дома куда-нибудь в
Зугдиди позвонит — и на вагончик чая их раскрутит, в обмен на орешки
кедровые. Понятно? Или мясо откуда-нибудь из Тувы тонн двести добудет. Я
не знаю, как это у них там делается; знаю только, что она прямо из дому такие
вещи частенько обтяпывает. Ну и держится за нее начальство, ежу понятно.
—
Ты смотри! — удивлялся Янкевич.— А я
думал, им что пришлют, тем они и торгуют.
А там, оказывается, тоже крутиться надо! Везде
надо крутиться!.. Я ее, между прочим, видел с
тобой. Я таких баб боюсь. Уж больно красивая.
Прямо Алла Ларионова.
Коля рассказал Янкевичу даже то, что его жена занимается
ритмической гимнастикой.
— Ну да, понятно,— кивал головой Виктор
Семенович.— Я так и понял, она у тебя баба
современная!
И он снова лез куда не следовало:
— Ну а чего все-таки вас мир не берет?
Ты ведь тоже мужик на уровне: книг вон море
перечитал, в институте учился. Да и так о тебе
послушаешь, что мужики говорят...
Первое время Колю такие вопросы сотрясали. «Откуда он это берет?
— сатанел Коля.— Неужели моя семейная жизнь написана у меня на лбу?!
Или опять — «мужики говорят»?» Его поражала проницательность чужих
глаз, и временами он ненавидел своих коллег-соратников, этих болтунов,
шахматистов да чаехлебов. Но сатанинские настроения проходили. К тому же,
он заметил, делиться с Янкевичем было безболезненно: нахальное
любопытство того было в высшей степени бескорыстным и ничего кроме
какого-то детского удивления перед незнакомой жизнью за ним не таилось.
Странным Коле казалось только то, что некоторые люди до седых волос
умудряются протащить в себе такие вот любопытные качества и ничего с
ними возраст не делает. Сидит себе такой переросток за дефектоскопом
ДУ-66, считает импульсы, болтает ножками — и шпарит считалоч-ку:
На златом крыльце сидели: Чита, Рита, Джан, Тарзан Да их маленький
пацан. Да Янкевич-лаборан...
4
Люся пришла домой в двадцать сорок две, усталая и раздраженная.
Алешка промышлял на кухне чем бог послал: на столе перед ним стояла банка
сгущенки, кусок булки и два-три кружка копченой колбасы. Коля с закрытыми
глазами лежал на своем любимом месте. По телевизору гоняли шайбу. Люся
молча переоделась, отругала Алешку за потоп в ванной, выгнала его
переодеться и загремела кастрюлями. Колю никто не трогал.
Минуты через две он услышал из кухни возмущенный Люсин голос и
громкий шлепок. Заплакал Алешка. Коля вскочил с дивана, на несколько
