— Ага, мам, посмотрю. Я сегодня опять играть отказался. Чуть не

согласился, когда Илья Тимофеевич звал, но все же волю проявил. Мне еще

часы освоить надо. Ты не против, если я куплю шахматные часы?

В половине двенадцатого странная жизнь за Генкиной дверью

продолжалась вновь. Агния Семеновна вслушивалась в звуки этой жизни, и

тревога опять закрадывалась ей в сердце. Там, за дверью, по деревянным

полям грохотали воинственные армии, там яростно трубили слоны, ржали

истекающие кровью кони и рушились троны. Там тяжко скрипели половицы и

чей-то чужой голос ликующе вскрикивал: «Ага! Победа! Король умер!»

Впрочем, все это было совсем не так громко. Никто не кричал. Скорее, там

бормотали. Сын и в детстве любил играть вслух.

Вскоре в доме появились часы, и Агния Семеновна приобщилась к

этой удивительной жизни. Она никогда не играла в шахматы и не знала даже,

как ходит конь, но сыну нужен был спарринг-партнер, и она стала этим

партнером. Это была очень смешная игра. В этой игре было совершенно не

важно, прыгнет конь буквой «г» или скакнет напрямую через всю доску. Здесь

важно было одно: после каждого хода правая рука должна была нанести

аккуратный удар по кнопке часов. Ход — удар, ход — и снова удар. Невинная

забава эта продолжалась несколько дней.

Наконец Генке показалось, что он готов.

Несколько дней он с глазами голодного кота ходил вокруг играющих и

ждал, когда его пригласят. Но его не приглашали. Наверное, привыкли к его

отказам. Тогда, не в силах больше бороться с искушением, он решился

предложить себя сам.

Дело было в обед. Калачов, высадив подряд троих или четверых, как

два месяца назад, потребовал настоящих мужчин. Он вообще здорово играл,

когда бывал в ударе.

— Ну, кому еще отомстить? — наслаждался своей непобедимостью

Калачов.— Кто там следующий?

— Отомстите мне! — торопливо сказал Генка и принужденно

улыбнулся.

—

Вот это новость! Ты откуда? — Калачов

сделал приглашающий жест.— А я уже думал,

помру неотмщенным,— снова пошутил он, расставляя себе черные

фигуры.

Смотреть сражение подошли даже женщины.

Калачов пустил часы, и Генка вытащил из ножен свое оружие. Е2 —

Е4, как в самой бессмертной партии. Противник ответил — Е7 — Е5. Генка:

F2 — F4.

В старинном варианте королевского гамбита Генка буквально

растерзал своего противника. В три минуты. Калачов оказался молодцом:

чего-чего, а юмора ему хватало всегда.

— Хм! — сказал он и задумчиво потер подбородок.— А ведь и в

самом деле неотмщенным помру...

После этого Генка стал нарасхват. Он выиграл подряд у Гаспаряна,

Шатохина и Ильи Тимофеевича. Он сидел за столом чуть бледный и, как

автомат, лупил по кнопке часов.

— Я немного тренировался,— все так же

натянуто улыбаясь, оправдывался он.— Книги

немного поцитал...

Сел Косарев. Только лучше бы ему не садиться...

Косарев сражался храбро и до конца. Генка не поставил ему мат. У его

противника упал флажок.

— Цейтнот,— сказал Генка.— Но вы здорово играли! Прямо

классицеская Сицилиан-ская зассита.

— Какакианская?! — презрительно переспросил Косарев.

— Сицилианская,— мирно сказал Генка.—

Ну, это дебют такой есть, я в книзке выцитал.

— В какизке?..— опять передразнил Косарев.

— А проигрывать надо уметь, Николай Антонович,— прозвучал из-за

Генкиной спины голос. Спокойный, чуть врастяжечку, голос Марины

Анатольевны.

— Ага. Спасибо за науку,— коротко бросил Косарев.

Но что-то, видать, в нем еще не успокоилось, что-то зудело, или

характер -у него был такой тяжелый. Но он вдруг добавил:

— Молодец. Весь в отца. Сколько помню,

папаша твой тоже прилично играл, от доски не

оттащить было...

Генка густо покраснел. И неожиданно — это бывало с ним очень редко

— сильно разозлился.

— Папаша здесь ни при чем, товарищ Коса

рев,— сказал он раздельно. И почувствовал, как

защипало веки. Но он справился с собой.—

И мой папаша — не вашего ума дело. Я с вами

в шахматы играл...

Он замолчал, будто подыскивая слова. И вдруг выпалил:

— Да зря играл! Правильно вам сказали, что вы проигрывать не

умеете!

— Ну-ну, и дальше что? — спокойно спросил Косарев.

— А ничего! — сорвался на фальцет Генка.— Вы просто злой и

бесцеремонный человек! И если хотите знать, я у таких, как вы — у пятерых

выиграю, да еще в пьяном виде, поняли?!

Николай Антонович нехорошо как-то усмехнулся, смел с доски фигуры

и взял доску в руки.

— Да ладно-ладно, успокойся, чемпион!..

Держи свой лавровый венок!

Никто даже не успел понять, что хотел сделать Косарев. А тот шагнул

вдруг к Генке — и надел ему доску на голову. Домиком.

Генка стоял не шелохнувшись. Он и потом не мог вспомнить, что

почувствовал в тот момент. Это был какой-то провал. Он так с доской и пошел

к двери. На полдороге, опомнившись, он сбросил доску на пол.

Первым переварил случившееся Илья Тимофеевич.

— Ну, знаете, Николай Антонович, это... это

хулиганство какое-то! И с очень дурным при

вкусом. Все! Хватит! Больше на работе —

никаких шахмат. Ни-ка-ких! Всем ясно?

Всем было ясно, и все молчали.

И тут не выдержала Марина Анатольевна. Темпераментное

выступление ее потом долго смаковали в лабораторных кулуарах.

— Совесть у вас есть?! — неестественно

тонким голосом выкрикнула она.— Хоть капля

совести? Да в вас ведь ничего кроме злости нет!

Вы же помрете от своей злости! Ну как, дочитал он «Колобок»?

Дочитал? А сами-то вы дочитали?

Слова вылетали из нее с такой силой, что в Косареве, казалось, вот-вот

появятся пробоины. Но Мари внезапно бросила его и переключилась на

невиновных:

— А вы?! Вы дочитали? Тоже мне, работнички-шахматисты...

Болтуны! «Я вчера стари

ка Досто-евско-го взял»! — передразнила она

неизвестно кого.— А «дружище Маяковского»

вы не брали? «Что такое хорошо»? Пижоны несчастные! На их глазах

человека как хотят унижают — а они рты восхищенно разинули...

Марина Анатольевна, казалось, хотела крикнуть что-то еще. Но вдруг

расплакалась и убежала в «девичью», была у них в лаборатории такая

маленькая комнатушка.

К концу обеденного перерыва все вошло в норму. Лаборатория молча

принялась за работу и созидала сосредоточенно до самых семнадцати ноль-

ноль. Генка вместе со всеми. И Марина Анатольевна тоже. Все давно и

прекрасно знали ту истину, что «работа есть работа».

Да и страшного ничего не произошло. В маленьких коллективах

случаются иногда такие вещи. Там люди слишком долго видят одни и те же

лица и порой устают от них. Все это давно изучено и описано.

В пять часов все молча разошлись по домам, парами и поодиночке.

Генка уходил один, последним. За проходной он поискал глазами Косарева —

тот на несколько секунд исчез из его поля зрения,— увидел его и стал быстро

догонять.

Они вместе сели в трамвай. Проехали три остановки и вышли…

Разговор между ними происходил в сквере у набережной, недалеко от

дома Николая Антоновича.

— Постойте, я к вам,— тяжело дыша, сказал Генка, поравнявшись со

своим недругом.

Тот резко остановился.

— Я вам хотел сказать...— снова заговорил

Генка.— Я хотел вам сказать, что это я сам

виноват. Ну, когда сказал, что зря с вами

играл... Извините.

Он, тяжело дыша, смотрел на Косарева и словно чего-то ждал.

— Шел бы ты домой, парень,— вздохнув,

сказал Косарев.

Но Генка не уходил. Стоял и молча ждал.

— А вы тоже извинитесь! — вдруг сказал

он.— Я ведь не мог с вами прямо там драться! Ведь не мог же! Мы же