Начальника звали Илья Тимофеевич; Агния Семеновна проработала с

ним больше десяти лет и болтуном никогда не считала. На другой же день она

осторожно поговорила с Генкой об этом предложении. На заводе ведь и в

самом деле побольше получают, да и работа неплохая!..

Так Генка попал на завод, в лабораторию контроля качества, где много

лет проработала мать.

Новая работа сильно отличалась от той, которую он до сих пор знал. И

прежде всего людьми. Здесь не было пожилых мужчин в фуфайках, любивших

выпить прямо под акациями, которые они только что посадили; и не было

веселых цветочниц, грубовато-добродушных и нисколько его не

стеснявшихся, обсуждавших при нем любые свои дела; он сильно к ним

привык. Здесь, в лаборатории, работали интеллигентные мужчины и женщины

в белых халатах, с совершенно иной манерой разговора и совершенно

другими интересами. Всех их, включая Генку, было двенадцать человек и,

казалось, это была очень спаянная компания. По утрам они грели в самоваре

чай и обменивались новостями, вычитанными в «Литературной газете» или

увиденными по телевизору в «Кинопанораме». В обед мужчины играли в

шахматы. Очень быстро, с часами. Много говорили о книгах. «Я вчера

Ремарка взял»,— сообщал, например, остальным высокий плотный мужчина,

Аркадий Иванович Калачов. И все проявляли к его сообщению жгучий

интерес: «где?», «за сколько?», «что не позвонил?..» «Мне скоро Пикуля

достанут!» — гордо говорил другой — и снова общее возбуждение...

Генка читал мало. Тех авторов, которых называли его новые коллеги,

он или вообще не знал, или только слышал о них. И, понятно, он чувствовал

себя не в своей тарелке и не принимал участия в общих разговорах. Для него

пока важнее всего были его новые обязанности.

Его приняли лаборантом четвертого разряда. С первого же дня Илья

Тимофеевич обложил его инструкциями и сказал, что за месяц их надо

основательно проработать. И изучить некоторые виды анализаторов. И

хорошенько ознакомиться с производством. И... Много было этих «и», о

которых Генка не имел раньше ни малейшего представления.

Учился он трудно. Ему и в школе приходилось нелегко: каждая тройка

по физике или русскому часто давалась ему с потом и головной болью, но

здесь все было намного сложнее. Он часто с удивлением думал о матери: как

она умудрялась знать и понимать все эти вещи! Без ее помощи он, кажется,

вообще бы сдался и ушел туда, откуда явился. Слишком тяжелым оказалось

бремя.

Но прошел месяц, и Илья Тимофеевич остался Генкой доволен.

Правда, недоволен был Косарев, его официальный обучающий, но это было не

так страшно: Косарев был таким же лаборантом, как и Генка, и мать

советовала плюнуть на его придирки. «Он вечно чем-нибудь недоволен, не

обращай внимания». Генка не обращал, по мере возможности.

Еще через месяц он уже мог самостоятельно анализировать некоторые

простые газовые смеси, и Илья Тимофеевич однажды публично его похвалил.

За тщательность и аккуратность в работе.

Хвалили Генку редко. В школе было не за что, а в зеленхозе начальство

менялось так часто, что там не принято было обращать слишком много

внимания на достоинства или недостатки персонала. Похвала подействовала

на Генку так, как если бы в душу ему нежно положили грелку; и если теперь

Илья Тимофеевич зачем-то обращался к нему или просто проходил мимо, в

душе его разливалось благодатное тепло, и он внутренне сжимался в

предчувствии чего-то необычайно приятного, что может вот-вот произойти.

И это приятное произошло еще раз. Начальник явно благоволил к

своему новому лаборанту; все были чрезвычайно удивлены, когда после

приема экзамена на допуск к самостоятельной работе он определил его в

группу Калачова. Группа эта занималась очень ответственными анализами.

Завод — а это было большое химическое производство — часть своей

продукции поставлял за границу; группа Калачова выполняла конечные

анализы этой важнейшей части продукции.

Генка почти уже не чувствовал себя гадким утенком среди новых

коллег. Он по-прежнему не принимал участия в их разговорах и так же

краснел, если кто-нибудь заставал его врасплох внезапным вопросом: как он,

допустим, относится к бегу трусцой? Но ощущение потерянности постепенно

исчезло. Совершенно неожиданно в нем открылось — точнее, в нем открыли

— редкое лаборантское качество: он потрясающе аккуратно и точно

рассчитывал анализы и так же аккуратно, даже красиво, оформлял деловую

документацию. Несколько его записей и расчетов типичных анализов шеф

спрятал себе в папку в качестве образцов. На что Косарев был скуп на

комплименты — и тот однажды, как-то празднично сверкнув лысиной,

отвесил:

— Магистр лаборантии! Гены — великая штука!

В сентябре, когда Агния Семеновна обсуждала с сыном подписку на

следующий год, решено было кроме «Юного натуралиста» — он читал его с

детства — подписаться на «Литературную газету» и «Известия». «Они ведь,

Геник, ничем не лучше тебя,— объясняла Агния Семеновна сыну,— и, поверь,

нисколько не умнее. Они просто активнее живут. Они... как бы это тебе

сказать... они в курсе! В курсе дел и в курсе жизни. Тебе тоже надо стремиться

быть в курсе, без этого сейчас нельзя».

Генка стремился. Он стал регулярно смотреть телевизор, особенно те

передачи, о которых говорили у них за утренним чаем. Вечерами они с

матерью стали ходить в кино. К зиме ему купили новое пальто с серым

каракулевым воротником и беличью шапку. Обновки эти так ладно пришлись

на его худую фигуру, что Агнии Семеновне стало казаться, будто даже походка

у сына изменилась, стала не такой подпрыгивающей, и руки не так

беспокойно мечутся по сторонам.

За утренним лабораторским чаем в ту зиму много говорили о

политике. Особенно о возможной смене американского президента. Косарев с

Калачовым до брани спорили о том, к чему это могло привести. Привезут они

в Европу ракеты? Нет? А чем ответят наши?.. Соглашались в том, что не так-

то много ОНИ могут; не смогли ведь провалить Олимпиаду? А как хотели!..

Генка с интересом вслушивался во все эти рассуждения и сильно волновался.

Он был в курсе событий! Он читал о них! И ему сильно хотелось выказать это

свое знание.

— А вот я вам рассказу...— однажды не вытерпел он.— Был у нас в

зеленхозе музцина один. На тракторе работал. Горюнов его фамилия. Дак он

на этого Рейгана так похоз это прямо видеть надо! Космар какой-то, цветное

слово. Я его все увидеть хоцю да сказать про это...

Косарев долгим взглядом поглядел на Генку и вздохнул.

— Ну и сто? — хмуро спросил Косарев.

— Да ницего...— Генка сильно покраснел.— Я вот думал...

представляете себе, если их подменить, а!

Косарев снова вздохнул. И неожиданно зло сказал:

— Ты, Мефодьич, хоть «Колобок» дочитал, а?

— Мое отцество — Николаевиць,— совсем потерялся Генка.

Ирина Андреевна, наладчица из косарев-ской группы, подперев щеку

рукой, будто в раздумье спросила:

— И как, Косарев, с тобой жена живет? Я б

такого уже раз пять убила, честное слово.

Косарев осклабился:

— Ты лучше своего разочек убей. Деньги

целее будут, пропивать будет некому.

И ушел к своим приборам.

Обоим им было далеко за сорок, и они могли поговорить друг с другом

в такой манере. Генка не мог.

Он замолчал надолго. И общался в основном с Калачовым да с

женщинами. С «девочками», как они себя называли. В лаборатории их было

четверо: две молодых, не старше Генки, и две — за сорок. С ними он

чувствовал себя не так настороженно. Они если и подтрунивали над ним, то

беззлобно. Они угощали его конфетами, интересовались здоровьем Агнии