Всех лошадей — картлийских и своих — по приказу немедля отправили в горы, а скот, предназначенный в пищу для гарнизона, загнали в крепость в отведенное ему место за оградой. Не успели коровы, свиньи и козы войти в крепость, как за внешними стенами запылали хижины рыбаков и ремесленников.

Старый рыбак-ромей привел к Богумилу свою ватагу. — Мы исполнили свое обещание, исполни теперь и ты свое, — сказал он.

— Чего хотят эти люди? — спросил Мириан, с удивлением глядя на ремесленников.

— Оружия. Я обещал им, — ответил Богумил.

— Зачем тебе оружие, отец? — спросил Арчил с улыбкой.

— Увидишь, зачем, — ответил старый рыбак.

Мириан распорядился вооружить ремесленников и рыбаков. Богумил повел ватагу к кузнецу Камугу. Тот радостно встретил рыбака.

— Я знал, что ты придешь, старый вояка, — сказал он весело. — Покажем, Янакис, как мы умеем драться. Вот только силы у нас с тобой уже не те.

— Ничего, Камуг, руки еще удержат меч. Есть у тебя для меня что-нибудь подходящее?

— Вот, для тебя делал.

Камуг подал рыбаку тяжелый меч. Старик жадно схватил его цепкими пальцами и стал рассматривать.

— Спасибо, друг, хорош меч!

Богумил с любопытством смотрел на двух стариков. Рыбак при виде оружия выпрямился, глаза его заблестели. Остальным Камуг сказал:

— А вы берите, что кому по руке придется.

Гончары, кожевники, углежоги, ткачи и рыбаки с озорными шутками стали разбирать мечи, секиры, наконечники для копий и тут же насаживали их на ясеневые черенки. Кому не хватило оружия, брали железные полосы. Воины, глядя на них, посмеивались.

Чумазый рыбак старательно оглаживал ножом черенок секиры, подгоняя его по руке.

— Смотри, в штаны не наложи, когда увидишь саркинозов, — сказал ему один из воинов.

— Ты, я вижу, уже наложил, — огрызнулся рыбак. — У тебя штаны сзади висят, как курдюк.

В ответ раздался дружный хрхот. Воин, однако, не растерялся.

— Если ты так же смел, как твой язык, то саркинозы от одного твоего вида подохнут, — оказал он, — Верно говоришь. Если бы я был с тобой, то тебе не пришлось бы бежать от саркинозов.

Быть бы ссоре, но тут раздался возглас:

— Агаряне идут! К оружию, воины, на стены!

Крик дозорных заставил всех броситься по местам.

— Где они, проклятые?..

Сквозь сизую пелену дыма от догоравших рыбачьих хижин все увидели арабов, гнавшихся за несколькими всадниками, которые во весь опор мчались к крепости. Часть арабов отделилась от отряда, стремясь отрезать путь к воротам, которые уже кто-то открывал. Над головами врагов уже засверкали кривые сабли, бурнусы, как крылья, развевались за их спинами. Но тут с крепости в них полетел рой стрел; один араб упал, второй схватился за плечо, остальные круто повернув, отъехали в сторону. Ворота закрылись за беглецами. Это был Апста зыхьчо с сыновьями и несколькими своими сородичами. Возбужденные и злые, как осы, они сейчас же взобрались на крепостные стены и стали дразнить врагов. Апста зыхьчо показал им непристойный жест, чем вызвал смех в крепости и ярость врагов. Поостыв, он рассказал Федору, что уже попробовал арабской крови. Отряд Апста зыхьчо внезапным налетом из засады порубил передовой арабский дозор, но вынужден был бежать в Анатолию, так как за ним погналась целая туча арабов, а путь в горы был уже отрезан.

— Где мой дядя? — спросил Федор.

— Наш правитель не захотел идти на побережье. Он с небольшим отрядом воинов отошел в горы и там будет держать проходы, — сообщил Апста зыхьчо. — Большое войско идет на Анакопию, я сам видел.

— Мы готовы, — ответил Мириан.

И оно пришло, большое войско грозного Мурвана Кру. Скоро на всем пространстве перед Анакопией и вдоль моря появилось множество всадников. Они деловито разбивали лагерь. Ряды их палаток выстроились несколькими линиями. К крепости мусульмане не подходили; они занимались своими делами: поили и мыли лошадей, купались, готовили пищу у костров. Будто не завоеватели приехали, а гости. Вечером, на заходе солнца, муэдзин призвал правоверных на молитву. Присев на колени на маленьких молитвенных ковриках, арабы совершали вечерний намаз.

6

Вынужденные покинуть свой город-крепость анакоийцы расселились по урочищам. Одни нашли приют в поселениях абазгских дадалов, другие поднялись в горы и избрали своим временным жилищем ацангуары, сложенные, по преданию, карликами-ацанами. Много таких каменных построек разбросано в горах, почти у самых вершин. Абазгские пастухи использовали их для укрытия скота, да и сами жили в них во время летнего выпаса стад. Прибрежные поселения тоже опустели. В эти суровые дни испытаний народ потянулся к Хранителю веры предков. Старый жрец знал, что нужно абазгам, и объявил о предстоящем молении. В назначенный им день в священной роще, находившейся под покровительством Аныха Псырцха^[53], собралось множество вооруженных мужчин — женщинам не разрешалось присутствовать при совершении таинства.

Могучие дубы-великаны зеленым шатром раскинулись над площадкой, часть которой оставалась открытой и примыкала к огромной скале, угрожающе нависшей над рощей. Перед ней лежал большой обломок, видимо, сорвавшийся когда-то сверху. Он имел форму вытянутого прямоугольника с выступающими по низу карнизами, где находились углубления для крови жертвенных животных. На гладкой груди скалы высечен крест. Кто, когда сделал все это, не знал даже мудрый Хранитель веры предков; знали только о том, что предки абазгов, еще задолго до христианства, почитали эту рощу священной. Здесь они просили своих богов даровать им наследника или исцелить больного, давали обеты, клялись, устраивали моления. В роще полно людей, но царит такая тишина, что слышно только щебетание птиц. Самые почитаемые старики — дадалы — стоят перед камнем лицом к народу; всего их двенадцать. Каменный крест и двенадцать почтеннейших стариков — по числу святых апостолов — это была маленькая дань, скорее — уступка язычников-абазгов христианству. Все в глубоком молчании ждали появления Хранителя веры предков.

И вот он вышел из-за скалы — высокий, прямой; его худые руки и ноги обнажены, а тело покрывает овечья шкура. Голова жреца, совершенно лысая, блестит на солнце, зато белоснежная борода достигает колен; глаза полузакрыты. За ним идет Мудрый Пшкяч; он несет на вытянутых руках жертвенный нож из зеленовато-серого камня, лежащий на шкурке ягненка. Откуда, из какой глубины веков попал этот нож к абазгам, неведомо, но сколько они себя помнят, он всегда был обязательной принадлежностью моления. Жрецы передавали его друг другу как величайшую реликвию предков, потому что их боги принимали жертвы, только заколотые этим ножом — таким же вечным, как сами горы, ибо, над нефритом, из которого он был сделан, время не властно.

Жрец вошел в полукруг. Двенадцать стариков повернулись к нему лицом. Пшкяч стоял несколько в стороне, все так же держа на вытянутых руках священный нож. Жрец поднял веки, и все увидели его горящий взгляд. Величественным жестом он подал знак абазгам стать на колени, сам же остался стоять, только повернулся к скале и протянул к ней руки.

— Псырцха Аныха, мы пришли к тебе. Услышь нас!..

Скала многократным, постепенно замирающим эхом ответила: «нас-ас-ас...». Стало совсем тихо. Все ждали знака: услышало ли божество, покровительствующее Псырцха, голос их жреца? Над скалой появился белохвостый орлан; он сделал круг над поляной и, неторопливо взмахивая широкими крыльями, полетел в сторону реки Апсары. У него свои заботы — высмотреть в ее быстрых прозрачных струях форель и молниеносным броском выхватить рыбину из воды для голодных птенцов. Но для абазгов орлан явился знаком того, что божество их услышало.

— Псырцха Аныха услышала нас! — ликующе провозгласил жрец. — Воздадим должное ей!

В ту же минуту молодой абазг выбежал из зарослей рододендрона с белой овцой на плечах. Овца — любимое животное богов. Они подарили ее детям гор вместе с ачарпыном^[54] для того, чтобы тем было что приносить в жертву и чем услаждать слух. Коза же досталась абазгам от своенравных карликов-ацанов, потому-то козы шкодливы и непослушны. По знаку жреца молодой абазг внес овцу в полукруг, в то же время Пшкяч передал нож крайнему старику — тот следующему, и так, обойдя всех почтеннейших дадалов, он очутился у жреца; тот вознес нож над головой. Пусть Псырцха Аныха убедится: это не какой-нибудь, а священный нож предков. Меж тем молодой абазг опрокинул овцу на спину, и в то же мгновение жрец коротким и сильным ударом ножа рассек ей горло. Хлынувшую кровь он стал сливать в углубление. Пока в чашу текла кровь, абазги пели обрядовую песню — просили Псырцху Аныха принять их жертву. Жрец простер руки к скале. Песня оборвалась.