пролегла она по болоту, от низкого куреневского берега до широкого откоса

перед Олешниками, как свидетельство человеческой силы. Она уже нигде не

прерывалась ржавой болотной хлябью, топь мокла только по сторонам -

отступила перед греблей, перед человеческой волей.

Мужики из обеих деревень, сойдясь, удовлетворенно покурили, погомонили,

разошлись каждый своей дорогой. Через день, в воскресенье, на откосе перед

Олешниками собрались на митинг. Народу стеклось столько, сколько не бывало

и на юровичской площади в базарные дни. Пришли не только из Куреней и

Олешников, но также из Глинищ, из Мокути, из других деревень. Из Юровичей

на тачанке приехали на праздник Апейка и двое рабочих.

Среди толпы там и тут алели флаги. Играли две гармошки, басовито гремел

большой бубен. Люди говорили, пели, шутили - людям было весело. В этой

толпе, может, одного Василя грызла тоска; растревоженный общим весельем,

словно сам не свой, сновал он среди людей, невольно желая увидеть Ганну.

Странное чувство владело им - и будто хотел увидеть ее и не хотел, злился,

боялся. Знал, что все кончено с ней, а душа все тревожилась, как бы еще

надеялась на что-то.

Вместо Ганны он увидел Евхима. Лучше бы не приходил сюда Василь. Сердце

защемило, когда увидел Корча: стоял Евхим с глупым Ларивоном веселый,

хохотал, весь светился счастьем. Даже лакированный черный козырек,

сдвинутый набок, счастливо сиял... В таком состоянии Василь плохо слышал,

что говорил Дубодел, первый влезший на телегу, служившую трибуной. Стал

слушать только тогда, когда на нее поднялся Апейка.

- Дядьки и тетки, хлопцы и девки! Дорогие наши товарищи! Мы сегодня

собрались все тут, возле гребли, как на праздник... И действительно -

разве это не праздник: вот лежит она, ровная, сухая, новая гребля - в

дождь, в слякоть, зимой и весной поезжайте по ней на телегах, идите

пешком...

Идите, - не только не будете увязать в болоте по пояс, но и ног не

замочите... Не только мужчина - дитя теперь может пройти через болото в

любую пору!.. Можно ходить в школу, можно ездить на ярмарку, можно ходить

в гости один к другому, было бы желанье!.. Большая радость - гребля! И все

мы, вся волость, радуемся вместе с вами и поздравляем вас! - Апейка

переждал гул одобрения. - Гребля эта связывает Курени, которые по полгода,

можно сказать, были отрезаны от других деревень, с Олешниками, с

Юровичами, со всем светом. Теперь Курени будут всегда, как бы вам сказать,

в общей нашей семье... Но и для Олешников гребля не пустое дело. Я не

говорю, что теперь дорога в лес, на луга стала им ближе!.. - Олешниковцы

снова одобрительно зашумели. - Гребля эта связывает воедино деревни, леса,

луга. Связывает людей с людьми!.. По таким греблям пойдет в наши болота, в

нашу темноту свет, новая жизнь! Культура и достаток! .. Книжки, кино и

трактора!..

Рабочий, выступивший вслед за Апейкой, сказал всего несколько слов,

потом развернул красный флаг, на котором были нарисованы с одной стороны -

желтое поле и желтый трактор, а с другой - желтая труба с дымом. Между

трубой и полем сошлись в крепком пожатии две руки. Рабочий передал флаг

Дубоделу, по знаку которого гармонисты возле телеги под тяжелое уханье

бубна заиграли "Интернационал".

Последним, от куреневцев, встал на телегу Миканор. Он сказал, что

бедность и тьма закрывают свет в Куренях, как ряска - болото. Ряска всегда

цепляется за болото, за стоячую воду. Чтобы разогнать ряску, надо

разворошить жизнь!

И гребля - это первый "глазок", первый проблеск в море вековечной

ряски! Надо, не жалея ничего, не боясь, переделывать болото, затхлую жизнь

- и тьма и ряска исчезнут навсегда. Будет одна чистая, светлая вода,

светлая жизнь.

Миканор сказал последние слова особенно горячо, может быть во весь

голос, и тем испортил свою речь. Хотя он еще хотел, было заметно,

говорить, музыканты дружно ударили марш - хочешь не хочешь, пришлось

слезть с телеги...

Когда шли назад, уже в самом Конце гребли, Василь снова увидел

Миканора, с Миканором был Хоня. Василь нагнал их, пошел рядом. Долго шли

молча, углубившись каждый в свои мысли. Кружились белые снежные бабочки,

мягко касались лица, таяли. Таяли под ногами людей - вся дорога пестрела

от человеческих следов.

Недалеко от цагельни Василь не выдержал, невольно пробежал глазами по

Глушаковой полосе. Заныло в груди: ожила, как незаживающая рана, тревожная

ночь, надежды ее и страхи, снова будто почувствовал под ногами темную

мягкость свежей борозды. Вон то место, где налетел на него Корч, где

сцепились, дрались. Где угрожал ему человек из волости... Угроза его пока

так и осталась угрозой, да только все решилось в пользу Корчей...

Будто нарочно, все напоминало Василю в этот день об обиде, о неудаче.

- Греблю вот провели! - сказал Василь с упреком. - А Корч как сидел на

лучшей земле, так и остался!

- Что она тебе далась, эта. его земля! - отозвался Хоня.

- Что! Расселся, как репа, на хорошей земле и - никуда! .. И передел

земли ему нипочем! Не тронь его! Советская власть сама за него!

- Советская власть тут не виновата, - сказал Миканор.

- А не согнали ведь!

- Согнали бы, если б ты не впутался!

- Я - виноват! Нашли виноватого!

- Виноват! Этот Зубрич из волости, как только заикнулись отнять полосу

у Глушака, сразу врезал: преступление - потворствовать беспорядку, разбою!

Надо учить людей уважать советский закон!.. И оставили Глушаку, как было!..

Миканор добавил в раздумье:

- Все равно, если б и отняли у Глушака и отдали комунибудь другому -

мало кто порадовался бы. Обиды все равно было б много. Всех не

удовлетворишь одним этим куском, не секрет. Вот если б осушить болото да

разделить!..

- Ат, слушать нечего! Лишь бы языком почесать!

- Это только у нас - как чудо! Болото целое! Подумать - и то страшно!

Нам - все страшно! Все - выдумка!.. Ничего - придет время.

Невдалеке уже виднелись припорошенные снегом, словно не такие хмурые,

как всегда, куреневские крыши.

- Ты б вот Ганну лучше держал при себе! - упрекнул Хоня. - Такую девку

упустил!

- Упустил не упустил - что с того! Чего мне было держать ее?..

- Как это - чего?

- А так - сам гол... да еще голячку брать на свою шею!..

- Эта, не секрет, на шее не висела бы! - сказал Миканор. - Ну и девка -

что лицом, что руками, первая, может, на всю волость! Меня аж зависть

брала, что она с тобой!.. Упустил!

- Упустил! - Василь вдруг вскипел. - Ну, упустил. А вам - что?

Миканор поразился: впервые почувствовал такую отчаянную тоску, такую

боль в этом молчаливом, недоверчивом парне. Чтобы утешить, успокоить

немного Василя, сказал виновато!

- Ничего, может, еще и не все кончилось! В жизни, не секрет, всякое

бывает!..

ДЫХАНИЕ ГРОЗЫ

ПОЛЕССКАЯ ХРОНИКА

Авторизованный перевод с белорусского Дм.Ковалева

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Было лето, самая зеленая пора его. Зеленели огороды, поля, болота.

Земля буйствовала под щедрым солнцем, под радушным небом.

Не первый день Курени жили будничными, -неторопливыми заботами. Пасли

лошадей, осматривали телеги, готовили грабли, косы, баклаги. Обогретая

солнцем улица, замуравелые дворы будто дремали: весенняя страда прошла, а

летняя еще не началась. Истомный, безмятежный покой в Куренях тревожили

теперь чаще всего квохтанье наседок да задиристое, самодовольное кококанье