прислушалась, обвела глазами девчат, крикнула:
- Дружино! Это же - чужие какие-то подъезжают!.. Молодую нашу
Ганнулечку, видно, отобрать хотят?! - Она грозно нахмурилась, кинулась к
двери. - Не отдадим ее!..
- Не отдадим!.. Выручим!.. Прогоним, если что такое!..
Или - пускай по-хорошему! Выкупят пускай!.. - Все, кто был в хате,
кроме Ганны, с веселым шумом, криками высыпали на крыльцо, во двор.
Чернушка взглянул на Ганну: только она не оживилась.
Вздохнул, тихо вышел вслед за всеми...
2
Музыка на улице - перед самой хатой - умолкла, и Ганна услышала говор,
восклицания, какие-то команды. Спор, хохот, борьба... "Не пускают. Выкупа
добиваются..." - мелькнуло у нее в голове.
"Много народу, видно..." - подумала она, как думают о чем-то далеком,
чужом. Весь этот шум, споры, шутки, что доносились с улицы, со двора,
доходили до нее как во сне, будто вовсе и не касались ее.
Она сама была как во сне. Жила памятью о недавнем.
Это началось вчера, когда собрались гости... Пили, ели, гомонили Она
тоже пила Пила не потому, что хотела, а потому, что не пить водку молодой
нельзя. Есть она совсем не могла.
После той, казалось, бесконечной стряпни, от которой и теперь болели
руки и было муторно, на еду и смотреть не хотелось.
- Чего ты, Ганнуля, не ешь ничего? - подходил отец, глядевший на нее
внимательно, грустно. - Съела бы чего-нибудь, а, дочка?
- Поела уже... Не хочется...
- Пирога бы взяла. Или - холодцу?
- Я разве коржик возьму...
- Ешь. Не то скоро опьянеешь...
Она действительно быстро захмелела. В голове шумело, перед глазами все
качалось, плыло - миски, бутылки, мачеха, люди. И оттого крепло странное
чувство, будто весь этот шум, этот пьяный ужин - все это не для нее,
далекое и чужое ей, - чужой праздник, чужая свадьба!..
Когда гости разошлись, у нее, охмелевшей, едва хватило силы, чтобы
раздеться, залезть под одеяло, но сон долго не приходил. Голова кружилась,
все путалось - говор, песни, лица. Качалась, плыла куда-то кровать, было
очень муторно на душе, казалось, это никогда не кончится... Уснуть, уснуть
бы, не чувствовать, не видеть, забыть обо всем!..
И во сне все долго путалось, мешалось, плыло куда-то...
Вдруг она мучительно застонала, проснулась вся мокрая от пота, полная
отвращения и страха. Руки ее, все тело было напряжено, дрожало.
- Что ты? Что с тобой? - тревожно спросила мачеха.
- Н-ничего. Сон п-приснился...
- А... Перекрестись. Спи...
За окном моросил дождь, было черно и тихо, как в могиле. Лежа,
понемногу успокаиваясь, она пыталась вспомнить, что снилось, но не смогла,
припоминались лишь обрывки сна: луг, залитый солнцем, Василь косит. Стог
сена. И внезапно - обруч змеи на ноге...
Дурман от этого сна не проходил все утро. Оставался и теперь. Что он
значит, этот сон? О чем говорит, что предвещает?
Она чувствовала усталость во всем теле, словно после тяжелой работы.
Болела голова и, как недоступного счастья, хотелось тишины, покоя,
одиночества. Но на крыльцо, в хату врывался гомон, входили люди, много
людей. Будто во сне, будто чужого увидела она Евхима, который под визг и
грохот музыкантов, заигравших марш во дворе, ворвался в хату с Ларивоном,
с Сорокой, с целой толпой своих приятелей, такой же, как они, Шумный,
суетливый, веселый. Он был в новом костюме, в кожаных блестящих галифе, в
блестящих сапогах, сам весь блестящий: красное лицо лоснилось, словно
намазанное салом. Казалось, даже глаза были смазаны, блестели маслянисто,
радостно. Картуз с широким блестящим козырьком лихо съехал на самое ухо. И
весь он бросался в глаза необыкновенной лихостью. Не было и признака того,
что он не спал ночь, гулял, пил.
"И сегодня набрались, опохмелились..." - подумала Ганна.
- Помогай бог! - громко сказал Евхим, блеснул веселыми маслянистыми
глазками на Ганну.
- Спасибо... Спасибо на добром слове! - выбежала навстречу ему мачеха.
Ганна увидела: она, как ребенок, прижимала к груди новые сапоги, - видно,
подарок Евхима. - Озолотил ты меня! - почти запела она - Век - пока жива -
бога молить буду... за твою доброту!..
Все вокруг шумели, завидовали мачехе: такой подарок - целое состояние!
Вот счастье привалило в руки Тимошихе!
- Это - чтоб не грязно и не холодно было ходить к своему зятю! - Евхим
так говорил, так смотрел на всех, что Ганна подумала: считает - он тут
самый желанный, самый важный, хозяин и бог!
- Вот, пускай тебе, Евхимко... - не могла успокоиться мачеха, - что ты
хочешь, пускай все сбудется: За твою такую доброту... - Она посмотрела на
сапоги, жалостно скривилась, высморкалась и вдруг полезла к Евхиму
целоваться. - Чтоб тебе всякого добра - возами. Чтоб удача велась не
переводилась...
Когда Евхима повели в красный угол, она семенила рядом.
- Вот тут... Вот тут, Евхимко, зятек ты мой золотой!..
Тут твое местечко!.. А тут - бояры твои!..
Евхим сел за стол, скомандовал:
- Буяры-гусары! Наша позиция, юворят, тут! Садись!
Ганну с подружками посадили за другой стол. Как только уселись,
бородатый Прокоп налил чарку горелки, и за столами, и не только за столами
- у порога, возле печи, где толпились любопытные, даже зеваки за окнами -
сразу притихли: все знали - предстоит не простое зрелище!
- На тарелку, на тарелку поставь!.. - услышали все в Хате шепот Сороки.
Сорока потянула свата за рукав.
- Не трещи! Сам знаю! - вырвав от нее рукав, объявил вслух Прокоп.
Сорока поджала губы, обиженная, злая. Прокоп поставил чарку на тарелку
и неуклюже, с важным видом поднес Ганне.
Чувствуя на себе взгляды многих людей, Ганна, как в давно заученной
роли, положила на чарку платочек. Все, кто сидел за столом, стоял у порога
и за окнами, хорошо знали, что и как должно быть дальше, но следили за
всем с пристальным вниманием. Жизнь у людей была не слишком богата
событиями, радостями - все не спуская глаз смотрели, как Евхим взял
платочек, как вынул из пиджака, положил на тарелку деньги. "Целых три
рубля!" - зашевелились, зашептались многие.
Почти всех удивило, что Ганна взяла такие деньги безразлично, будто это
были не три рубля, а пустяк. "Ишь ты, гордячка, еще не поженились, а уже
как богачка!" - осудила молодую Сорока.
Сорока следила за всем иначе, чем все остальные, она подстерегала,
нетерпеливо жаждала: вот-вот наступит момент, когда она покажет себя! Но и
бедняга Прокоп и Ганна, будто назло ей, делали все как полагалось; взяв
деньги, молодая подняла чарку и выпила.
Вслед за ней выпила чарку горелки ее подружка Маруся, и тогда мачеха
вытолкнула вперед, к столу, растерянного, напуганного Хведьку, который,
оказавшись перед людьми, стал диковато озираться, - явно хотел шмыгнуть в
сени.
Сколько говорила, учила мать, что надо делать, когда придет его время,
а вышел - сразу забыл все.
- Иди ко мне, - позвала его Ганна. - Возьми за руку.
- Иди, иди! Не бойся, браток! - подбежала к Хведьке Сорока. - Веди к
столу, до молодого, чтоб дали золотого!..
Хведька оглянулся на сени, подумал немного, неохотно послушался, взял
сестру за руку. Взглянул: куда же вести?
- Туда, к сватам! - шепнула брату Ганна, пошла к Прокопу и Сороке,
которая уже чинно сидела за столом.
- Скажи, чтоб заплатили за молодую! - не выдержала, помогла мать.
Хведька выдавил:
- Заплатите... за молодую...
Страшный, как колдун, Прокоп положил ему в ладошку большой тяжелый
кружок: это был пятак. Хведька полюбопытствовал, поднес ладонь с кружком к