оглянешься, как выхватят из-под носа! Из кармана и то, если б спрятать
можно было, вытянуть ловцам этим - как плюнуть!"
В тревоге, полный лютой ненависти к ловцам, из-за которых не избежишь
обид, Василь как бы слышал дедово наставление, которое еще сильнее
горячило, прибавляло смелости: "Не поддавайся! Пусть знают, что и у тебя
зубы есть!"
Легко сказать не поддавайся! Василь готов был разозлиться на деда
Дениса: пусть бы сам попробовал не поддаться, живя с такими людьми!
И все же Василь не хотел и не мог уступать: уж очень привлекала его
земля, что возле цагельни! Уж очень жалко было бы упустить такое добро,
дать воспользоваться им кому-то чужому!
Оно так близко, добро это. Почти в руках. Только бы не проморгать, не
дать отхватить его другим. Самому ухватить раньше! Не ожидая, пока
кто-нибудь из комиссии приберет к рукам! Он вдруг похолодел: а может, пока
он думает попусту, тот кусок кто-нибудь уже присвоил! Ведь не только ему
постановили дать землю! "Встал ночью и - захватил!
И ждет лишь, когда подойдут другие - чтоб показать!..
А чего ж, приедет с плугом, запашет и - хозяин! И никто ничего не
сделает ему!"
Василя так встревожила эта мысль, что он уже не мог лежать, вскочил,
стал быстро одеваться. Не подумал даже, что может разбудить мать или деда,
- не до того было Но никто и не проснулся. Им и забот мало, что в этот
момент кто-то, может быть, из-под рук выхватил их богатство!
Во дворе, черном и тихом, шелестел по соломенной крыше, булькал по
невидимым лужам дождь. Тихо было и во всей деревне, ни один огонек не
желтил темноты. Но Василя не успокоила эта тишина: хитрые ловцы делают
свое дело тайком. Не такой он дурак, чтоб поверить, что если в деревне как
будто тихо, то все спят.
Оскальзываясь на мокрой дорожке, Василь выбрался огородами к
пригуменью, не колеблясь, направился в лопотливую дождевую черноту. Он то
шел, то бежал, мысли, как оводы, не давали покоя, убеждали: опоздал,
проворонил, заняли уже. Захватил кто-то. Захватил, и никто ничего ему не
сделает. Будет пановать себе на таком добре...
Василя щемила зависть к этому неизвестному, так перехитрившему его. Не
просто зависть, а зависть с неприязнью, которая все усиливалась,
становилась более злой. Да и как же иначе: почти из-под рук выхватил
хапуга ловкий! Кому же, как не Василю, должен принадлежать этот кусок,
давным-давно присмотренный, облюбованный. Еще никто и не думал о нем, как
Василь выбрал его. И вот - вырвали, считай, прямо из рук, и никто не
установит справедливость, никто не сгонит хапугу, заразу эту: по закону,
скажут, забрал - на собрании, мол, все слышали, что прирезать полагается!
Вот ведь люди! Чего только не натерпишься, как поживешь с такими!
Хотя было темно, еще издали определил: на Глушаковом поле пусто,
спокойно. Никого будто нет. Он, однако, не поверил: замедлив шаг,
осторожно, внимательно присмотрелся, обвел взглядом соседние загоны,
прошел по мокрой траве до конца полосы, возвратился. На душе стало легче:
никого не было!
Он какое-то время стоял тут радостный, - земля не была захвачена,
свободна была. Он мог забрать ее, стать ее хозяином, властелином. Тут,
один среди поля, в темноте, наедине со своими мечтами, не ограничиваемый
никем и ничем, он в счастливый миг увидел, что не только может, но что уже
стал хозяином, властелином этой желанной земли, всего, что она скрывала
под мокрой травой, под темнотой.
Все же Василь был человеком, который обычно хорошо чувствовал реальную
действительность, он очень скоро ощутил ее и в этот счастливый миг. Стало
неуютно, темно и беспокойно, радость мигом испарилась, словно ее и не было.
И уже не было, казалось, земли этой чудесной и всего добра, что она
сулила. Он поплелся назад с таким настроением, будто ему пообещали, даже
дали клад, но только затем, чтобы посмеяться, - вдруг отняли опять,
обманули, ограбили. Но он не хотел быть ограбленным, не хотел и не мог:
даже мелочь не любил упускать Василь, если она попадала в руки.
И теперь мысли его упрямо не отступались от земли, которой он пусть в
мечтах, но уже владел. Почему ей быть чьейнибудь, а не его, если никто так
не жаждал ее, если никому на свете она так не нужна? Да и по закону разве
она не полагается ему? Разве не объявили на собрании, перед всеми, что
больше чем. полдесятины должны прирезать?
Почему же она должна достаться кому-то другому, а не ему?
Но и так можно рассудить: разве обязательно сидеть сложа руки да ждать,
что намудрят те, в комиссии, которым самим не терпится лучший кусок
отхватить? И почему это кто-то должен выбирать для него, будто он сам
слепой, глупый, не может выбрать?
Внезапно вспомнил, как лежал на соломе в юровнчской каморке, маленькое
окошко вверху, грозного Шабету, неподступного Харчева, и его охватил
страх: как бы опять не прицепились! Но земля возле цагельни так влекла,
так бередила душу беспокойством - как бы не ускользнула из рук, - что
страх отступал, глох: не прицепятся. Василь напомнил себе: "Не забыл, что
говорил Апейка, отпуская изпод стражи: "Хотите, чтоб за вас все делали, а
сами и за себя постоять не можете!" И хотя Апейка говорил это о другом, -
Василь хорошо знал, о чем, - воспоминание об этих словах Апейки совсем
успокаивало...
"Дед правду сказал: не надо уступать! Будешь уступать - век будешь в
дураках. Век зубами с голоду ляскать будешь да голым телом светить!.."
В темноте на мокрой серости неба обозначались черные шапки крыш, -
прислушиваясь, присматриваясь, Василь пошел меж гумен. В деревне, как и
прежде, не блестело ни одного огонька, не слышно было ни одного голоса, но
парню все же стало тревожно. Появилось ощущение опасности.
Но он не поддался страху, не остановился. В его душе была твердая
решимость: он займет, запашет землю возле цагельни, аккурат столько,
сколько выделили. Запашет, пока не осмотрелся никто из комиссии. А как
запашет - пусть попробуют скрутить! Хочешь не хочешь, а дадут! Быть не
может, чтобы не дали!..
3
Добравшись до своего двора, в хату, как все другие в деревне, черную,
молчаливую, не пошел, а сразу подался под поветь, вытащил плуг, Тихо
скрипнули ворота хлева; ласково гладя по шее, вывел послушного Гуза, стал
запрягать. Он уже раскрыл ворота, за которыми была дорога на пригуменье,
как невдалеке заметил человека. Мать.
"Вечно она придет, когда не надо!"
- Где ты был? - хрипло - после сна - спросила мать.
Василь промолчал. - Ты куда это?
- Да вот... Гуза проведу. Застоялся...
- А плуг зачем?
"Вот прицепилась! Как Шабета. Все ей знать надо!.."
- Там немного... с ладонь осталось...
- Так ночью зачем? - Она, кажется, не поверила ему.
Почувствовала что-то странное.
- Не допахал,говорю...
- Так днем разве нельзя?
- Днем, днем! Скоро уже и день!..
- Светать еще не начинает.
- Пока доеду да побуду там немного...
- Не езди! - попросила она. Василь почувствовал в ее голосе тревогу. На
миг в душу закралось сомнение: а может, и правда не ехать? - Днем поедешь,
- добавила она.
Василь вдруг вскипел:
- Днем, днем! - Он взял вожжи. - Привязалась!
- Не вздумай, избави бог, чего плохого! Со свету сживут!
- Сам знаю.
- Гляди ж, Васильке! И так уже поплакала!
- Ладно!
Василь вывел коня за ворота. И к пригуменью, и особенно в поле Гуз
плелся неохотно, ему явно не нравилось, что вывели из тепла в такую рань,
