Чернушка вынес из погреба мешок картошки, пристроил его в телеге.

- Ну, можно и отправляться, - сказал отец и стал отвязывать вожжи.

Мачеха повернулась к Хведьке, хмуро следившему с крыльца за сборами, -

его не хотели брать, оставляли дома за сторожа и хозяина:

- Смотри же, чтоб из хаты никуда! И в хату никого чужого, - закройся и

не пускай! И - сохрани бог с угольками баловаться!

- Не б-буду! - Хведька едва сдерживался, чтобы не заплакать.

- Узнаю - добра не жди1 Шкуру спущу!.. - Мать приказала напоследок: -

Иди в хату и закройся!

Хведька неохотно, разочарованно поплелся в сени...

Ехали втроем: сзади на рядне отец с мачехой, впереди, свесив ноги через

грядку, Ганна. Конь по деревне бежал рысцой, поскрипывал гужами, колеса

часто и мелко стучали по мерзлой земле. На улице было темно, только

кое-где тускло светились окна - от отблесков огня в печах. За деревней

охватил их со всех сторон мрак: темная дорога, темное поле; возле болота

черные полосы леса придвинулись вплотную, сжали с двух сторон и не

отпускали до самых Олешников.

Дождей еще не было, и по подсохшей за лето дороге, за незаконченной

греблей, перебрались без особого страха. На олешницком поле мрак

постепенно стал редеть, рассеиваться, а когда выбрались на большак,

покатили меж рядов оголенных высоких берез, неяркое и негорячее солнце

запламенело уже в дымном, словно туманном, небе

, - Базар, видно, будет неплохой... - проговорил отец, видя, что

подводы на Юровичи тянутся и впереди и сзади

- Плохой или не плохой - будет видно, когда поедем домой, - осторожно

заметила жена.

Вскоре въехали в лес, небольшой и голый, но удивительно красивый даже в

эту пору: будто споря друг с другом, поднимали высоко в небо, могуче

раскидывали в стороны кривые ветви дубы-великаны и вязы.

- Вон там наше поле было. За Перевельскими кругами, - сказала мачеха -

От леса начиналось уже глинищанское поле.

- Земля тут, видно, не то что у нас...

- Сравнил! Такой в Куренях и возле цагельни нет!

Ганна видела, что в лесу там и тут торчали широкие жилистые пни,

круглые срезы которых были черными, серыми, беловатыми и совсем белыми,

свежими, и пожалела: столько тут вырублено этих дубов и вязов Лес был

редкий, меж деревьев за недалеким перелеском хорошо просматривалось болото.

За леском снова тихо, задумчиво шумели бесконечные ряды придорожных

берез, тоскливо, загадочно гудели провода. Они гудели все время - и когда

сбоку уходила дорога на Гллнищи, и когда менялись узенькие серые, кое-где

весело расцвеченные зеленью полоски озими. Этот, загадочный, тоскливый гул

проводов нагонял на Ганну тоску, ей было жаль чего-то очень хорошего,

дорогого, что, казалось, навсегда уходило с дорогой.

Когда проехали коричневую гать над водовичским болотом, большак начал

постепенно подниматься, и вскоре не так уж и далеко забелела юровичская

церковка. Церковка эта, как всегда, пробудила в Ганне беззаботное

воспоминание о детстве. Давным-давно, маленькой девочкой увидела ее

впервые - увидела как что-то необычное, недосягаемое, чудесное. И с той

поры, хоть уже и выросла, возмужала, каждый раз, как видела ее снова, то

удивительно трогательное воспоминание будто возвращало ей очарованье

детства. Тогда, в первый раз, так же ехали на ярмарку. Какая чудесная была

она, та ярмарка! Церковь, спуск с юровичской горы, которая казалась

высоченной, страшной, радость, что наконец спустились, что конь не понес,

море людей на площади, сладкая боязнь остаться одной, без родителей,

затеряться. А вокруг дива дивные: платки один другого красивее, ленты,

белыепребелые булки, пряники, баранки Одну баранку принес ей отец, - она

только немного попробовала и спрятала за пазуху жалко было сразу съесть

такое чудо!..

Церковь все приближалась. Вот подошла уже горка-холмик, курган с бурой

некошеной травой и молодыми дубками.

Отец, проезжая мимо кургана, как и всегда, сказал:

- Разбойник лежит .. Силач. Первый силач на весь свет был, говорят...

Людей перевел - мильон!..

Мачеха тревожно перекрестилась В дороге, далеко от дома, она всегда

заметно терялась, мягчела и стихала, легко признавала отцову силу и власть.

За курганом, за полем, изрезанным кривыми морщинами оврагов, поросших

там и тут кустарниками, купами деревьев, взгорье, чувствовалось, заметно

спадало в невидимую широкую лощину Синяя гряда с черной полоской леса

вздымалась за лощиной в далекой, затуманенной дали Ганна стала

вглядываться в синеватую дымку перед грядой, искать желанную светлую

полоску, которая иной раз на миг блеснет из-за возвышенности Она впервые

увидела это чудо в тот далекий день, когда в первый раз ехала тут. "Что

это?" - удивленно дернула она отца за рукав Отец безразлично повел

взглядом:

"А, речка. Припять..." Ганна вскочила: "Припять?" Припять -

река-сказка, легенда! Она в тот раз так и осталась легендой, загадочная

Припять, - блеснула на миг лучистой полоской и исчезла, сколько ни

всматривалась Ганна, не показалась снова... Как и тогда, Ганне теперь

захотелось снова увидеть знакомую веселую полоску, но реки не было видно:

затуманенная даль скрывала ее.

Возле церкви отец остановил коня, и все слезли с телеги.

Начинался тот самый, некогда такой страшный, спуск.

Как всегда, отец отвязал веревку с задка телеги, привязал колесо за

спицу к грядке, чтобы оно не крутилось. Ведя коня за уздечку, приказал

женщинам:

- Придерживайте телегу!

Он пошел впереди, держа взнузданного коня за уздечку так, что конь как

мог высоко задирал голову, щерил желтые зубы и даже приседал на задние

ноги, сдерживая телегу, наезжавшую на него. Дорога была мерзлая,

глинистая, с гравием, и неподвижный железный обод колеса, тершийся о нее,

скрежетал. Он оставлял за собой ровную блестящую ленту с белыми отметинами

на камешках.

- Чш! Тпру! Тпру-у!.. - успокаивал отец коня.

Что это была за дорога - необычайная, удивительная, не похожая на все

другие дороги в болотной стороне! Постепенно поворачивая, она шла вниз и

вниз, обрезанная с обеих сторон двумя рвами, по которым в дождливые дни

ревели потоки воды. По мере того как дорога спускалась глубже, вдоль нее

росли и росли горы с размытыми дождем склонами, с деревьями, которые

нависали над ней, выставив корни.

Подымаясь, горы все больше и больше скрывали небо, подпирали его, а

кусты и деревья, что раскидывали свои веткикрылья, словно собираясь

взлететь, были уже, казалось, не на земле, а на небе.

Над самой высокой стремниной горы торчал из песка большой облизанный

камень, готовый каждый момент ринуться вниз, и Ганне стало жутко: а что,

если он теперь сорвется?

Но камень и на этот раз не упал. Как только проехали под ним, выглянула

в расселине гор кривая череда местечковых хат, что сбегали с пригорка,

обступили улицу. Добравшись до более ровного места, неподалеку от

деревянного долга в два этажа - "волости", отец остановил коня, отвязал

колесо, и дальше поехали уже на телеге, с виду строгие, чинные, а в душе -

несмелые, обеспокоенные: не своя деревня, большой город, чужая сторона.

Как и подобает в городе, отец подстегнул коня, погнал рысцой. Въехав на

мостовую главной улицы, телега покатилась со страшным грохотом и лязгом,

пока не уперлась в вереницу возов, тянувшихся к рыночной площади

На площади, окруженной деревянными и каменными строениями - магазинами

и лавками юровичских торговцев и кооперации, было уже довольно много

подвод и людей. Люди суетились, переходили от лавки к лавке, подводы в