жила тихой радостью: можно немного передохнуть. Потом, когда села на сноп,

почувствовала, как щемит уколотая на стерне нога возле щиколотки,

выпрямила ее, смуглую, до черноты загорелую, расписанную до колен

беловатыми царапинами с запекшимися пятнами крови, послюнявила палец и

приложила к ранке. Посмотрела на руки - они тоже были черные, с такими же

царапинами и следами укусов слепней.

В голове еще стоял шорох ржаных стеблей, мерное жиканье серпа. Устало

щурясь от слепящего солнца, она перевела взгляд на поле: будто впервые

заметила, как пусто стало вокруг в последние дни. Торчат редкие суслоны,

кое-где виднеются подводы. На одни укладываются снопы, другие,

переваливаясь с боку на бок, как желтые жуки, тянутся к Куреням.

Немало полос уже сжато, но местами рожь еще млеет под солнцем

маленькими и большими островками. На каждой полосе, где стоят суслоны или

еще осталась рожь, суетятся люди: парни, девушки, женщины, мужики, дети;

сереют, белеют рубашки, платки - все Курени, кажется, перебрались в поле.

У кого дети малые, те приехали с люльками.

Вон Хадора подошла к люльке, что висит на составленных колышках, взяла

младенца, расстегнула кофту и, не садясь, прислонила ребенка к груди...

Корчи налаживают воз. Евхим цепляет веревку за рубель.

Хадоська жнет рядом с отцом и матерью. Скоро уже кончат - стараются, с

самого утра идут не разгибаясь, торопятся. Им нынче повезло: рожь у них не

такая плохая, как у других, будет что молотить.

А у Дятликов, у ее Василя, рожь тоже никудышная, суслонов столько и

такие, что и смотреть горько. Как и у них, Чернушков...

Василь уже приближается к краю полоски. Жнут вдвоем, мать с сыном. Жнет

и не оглянется, согнулся, уставился в землю, видит только стебли ржи да

перевясла - хоть бы раз кинул глазом на неет Ганну. Так нет же...

"Неужто так и не обернется, не глянет?" - уже ревниво думает Ганна, не

сердито, а скорее ласково, с любопытством, и не сводит глаз с Василя. Ну,

если не оглянется, не посмотрит в ее сторону, пусть добра не ждет... Ганна

уже думает над тем, как отомстить ему за такое невнимание, но в этот

момент Василь, связав сноп, как бы почувствовал ее угрозу - взглянул на

нее.

Ага, испугался! Не хочет, значит, чтобы сердилась!.. Ганна с

любопытством наблюдает - Василь не только оглянулся, а стоит, о чем-то

думает, как на распутье. Положил серп, шаркая ногами по стерне, с улыбкой,

и радостной и, как всегда перед ее отцом, виновато-смущенной, идет к ним.

Василева мать тоже перестала жать, смотрит вслед сыну...

Такой вроде стыдливый, замкнутый, а сколько гонору, сколько строгости в

нем! Ганне вспомнилось, как хмуро глядел Василь на нее зимой, когда

впервые встретились наедине - два дня спустя после собрания в Хадоськиной

хате. Как ревновал, чудак, к Корчу! И хоть бы слово сказал, стоял, опустив

упрямо-жесткие глаза, ковырял лаптем снег. Только губы от обиды кривились,

дрожали... О чем она тогда говорила? .. Помнится только, что сначала было

неловко, чувствовала себя вроде виноватой перед ним, а потом неожиданно

стало смешно. Еле удержалась, чтобы не засмеяться: боялась, что

разозлится, уйдет от нее!..

Недаром хотелось смеяться: с того времени сколько вечеров, ночей были

вместе, грелись в морозы, вьюги, прислонившись к углу ее хаты. А весной -

голодно было, кору в муку подмешивали. Другим свет не мил, казалось, до

любви ли они ни одного вечера не тут, - но они ни одного вечера не были

друг без друга!..

Лишь Корч порой прибьется, пристанет, нагонит хмарь на лицо Василя, но

Ганна уже умеет разгонять его печаль. Не уговорами, а шутками, -

насмешливая улыбка сразу смягчает подозрительность Василя.

Вот и теперь Ганна поймала взгляд Евхима - на минуту перестал увязывать

воз, смотрит, как Василь подходит к ней, как встретятся. До чего же упрям

этот Корч! Словно прилип1 Чем больше гонишь его, тем, кажется, больше

липнет. Да еще злится - правда, не показывает- этого, улыбочкой прикрывает

злость. Но Ганна все чувствует: думал, каждая, только глянет он, растает

сразу, а тут вдруг - дуля. Ну, теперь, может, отвяжется, попробовал,

обжегся... Недаром же к лесниковой дочке заглядывать стал.

- Что это вы, дядько, сидите? - спросил Василь, лишь бы сказать

что-нибудь. - Самая пора работать, а вы - как в праздник.

- Так и ты, кажется, не работаешь?

- А я - глядя на вас!..

- И что ты, грец его, нашел во мне, что все глядишь да глядишь? - как

бы пошутил отец, но сказал это серьезно, угрюмо. - Понравился я тебе, что

ли?

- А то нет, думаете? - Василь подмигнул Ганне, и они засмеялись.

- Поженить бы их! - подошла Василева мать. - А то, прямо сказать, не

днюет, не ночует дома. Исхудал - одни скулы торчат.

- Мамо, что это вы нас все жените? Только подойдете - поженить да

поженить!..

- Поженить? Можно и поженить! - сказал Чернушка. - Да ты ведь не отдашь

Василя в примаки? - Он взглянул на мать хитро, но все с той же угрюмостью.

- А зачем в примаки? Или у меня хата полна детей?

- Полна не полна, а и мне без Ганны нельзя. Без Ганны я как без рук...

- Так разве ж далеко уйдет? - спорит не в шутку мать. - Если

понадобится, так она ж тут как тут. Сделает вам все, что надо!

- Это, как тот сказал, покуда: кось, кось - да в оглобли. - Чернушка не

дал возразить Василевой матери, проговорил хмуро: - Есть что они будут? И

что мы будем? Ей не то что замуж идти, как бы с торбой ходить не пришлось!

- Что ты говоришь, соседко! Переживем как-нибудь.

Перегорюем, быть того не может. Привычные...

- Это такая привычка, что сдохнуть недолго... И когда все это кончится!

Думаешь: вот-вот взобьешься на хлеб, жилы рвешь - и на тебе! - Чернушка

плюнул.

- Если б всем земли поровну, одинаковой, то могли б и перебиться. А то

ведь у одного густо, а у другого пусто, - отозвалась мачеха. - Советская

власть называется...

- Переделить землю обещали, а что-то и носу не показывают...

- А кто тебе будет переделять? - ответил Василю Чернушка. - Власть -

что? Она дает закон, а закон - как дышло... Закон люди примеряют... Ежели

люди как люди, то и закон - как закон. А будет каждый молчать да сидеть

сложа руки, то и власть не поможет!

- Так зачем же кричать без толку?

- Зачем без толку? Надо с толком!

- А где ж тот толк?

- Жаловаться надо в волость! У других переделили землю и переделяют, а

у нас - ни слуху ни духу! Жаловаться надо. Пускай приезжают! В том году

бандиты напугали, а теперь же, слава богу, тихо!

- Говорят, в Мокути были опять.

- Говорят, говорят! Брехни всякой много!.. - Чернушка вдруг сказал

непримиримо: - И что за земли тут: то болото, грязюка такая, что

конца-краю не видно, то такой песок, что на нем у самого черта ничего не

вырастет! Проклятое какоето место!

- Не нравится, так ехал бы на Украину свою хваленую! - не выдержала,

ревниво сказала мачеха. - Никто не держит!

- Не держит... Если б не держало!.. - Он промолвил задумчиво,

загадочно: - Болото, как ухватит за ногу, засосет, затянет всего. Душу

затянет...

- Кто ж тебя держит? Кто?

- Может - кто, а может и - что!.. Тут нутром понимать надо... Не

маленькая...

- Не маленькая, а не знаю. "Если б не держало!" Ну, кто тебя держит?

- Ты! - проговорил Чернушка таким тоном, в котором почти не

улавливалась шутка. - Как же я с тобой отправлюсь в такую дальнюю дорогу?

А бросить - смелости не хватает. Там же другой такой, может, не найдешь!..

- Ну, так и молчал бы, не вякал попусту, - как старшая, более разумная,