жизни. Она хотя и обижалась на него в такую минуту, но не спорила с ним.
Он сердился, ворчал; наконец остывал, становился спокойнее.
Большей частью они жили дружно. Как бы ни были заполнены заботами дни,
находили время, чтоб хоть накоротке посидеть вместе, поделиться виденным,
слышанным, передуманным; чаще вечером, после Апейкиного дня в исполкоме.
И понимали они друг друга с полуслова, часто с одного взгляда...
В другой половине дома жил старый знакомый Апейки - Харчев. Когда-то
Апейка сам уговорил бывшего начальника милиции переехать сюда с неудобной
квартиры, что находилась в помещении милиции, радовался, когда тот
поселился рядом, целыми часами, бывало, - вечером или в выходной день -
сидели один у другого в гостях или на крылечках. Иногда спорили и
расходились, чаще каждый при своем твердом мнении, но это не мешало жить
мирно, даже в хорошем, дружеском ладу. Только со временем, особенно после
того, как Харчев вернулся из Минска, с курсов, дружба разладилась. И
теперь случается, посидят, поговорят, встретившись во дворе, но сидят и
говорят уже не как друзья, а как знакомые, которым приходится жить в одном
доме. Правду говоря, теперь оба, беседуя, не часто и садятся, больше
стоят: разговоры теперь не такие долгие Нет, эти нелады не оттого, что
Харчев зазнался после курсов, причины здесь Другие. Мысли разные, разные
взгляды, разные, как сам же Харчев сказал, принципы Разные и прочные у
каждого - и у Харчева и у Апейки. Это проверено уже не раз. Поэтому теперь
почти никогда не спорят, как бы сговорились: зачем тратить время
понапрасну! Удивительно ли, что теперь нет искренности, былого
расположения, хотя бы такого, как у Веры с женой Харчева, доброй,
сочувственной Марусей. И удивительно ли, что жить теперь рядом с Харчевым,
встречаться не только на работе, а и дома Апейке не очень по душе. Так что
в доме Апейки есть и свои, как говорят, минусы...
Перекусив наспех, заперев дверь и спрятав ключ в карман, Апейка выходил
на знакомую улицу. Каждый раз утром после поездок по району он шагал
веселой походкой человека, для которого немалой радостью было ступить
снова на дорогу, по которой не ступал, казалось, целый век. В такие утра
глаза его все видели будто заново, будто что-то необычное. Хорошо, легко
шел по улице, пусть и была она узенькой, без тротуаров, весной и осенью
грязная, а зимой - заметенная выше заборов сугробами снега. Улочка
выводила Апейку на другую, немного пошире, также без мостовой и тротуара,
но посыпанную гравием. Перед глазами Апейки сменялись хаты: чаще старые,
под тесом, всё деревянные, с огородами и огородиками, с бесчисленными
заборами и закутками. Деревенские заборы и хаты эти выводили Апейку на
мостовую главной улицы, где был и гулкий дощатый тротуар и кое-где белые и
красные горделивые каменные дома, где гремели окованные железом телеги,
где празднично алели лозунги; где и было то, что выделяло это селение из
других, что давало ему право называться по-особому - местечко.
Главная улица - Ленина - была длинная: тянулась вдоль горы более чем на
три километра, пока не упиралась в зыбучий песок, в темный сосняк. Другая
такая же улица, также вдоль горы, но ближе к ней, прижимаясь к самому
подножью, шла в обратную сторону, меж лип и верб, до поросшей кустарниками
луговой низины. Весной всю низину заливал припятский паводок, все
пространство было полно широкого водяного блеска: в воде тонули огороды,
переулки, из воды торчали заборы, хибарки, вода лизала ступени крылец.
Тогда по огородам, по переулкам ловко юлили лодки, - лодки становились
самым необходимым транспортом. В дни и недели наводнений, казалось,
неведомое море подступало к хатам - вода разливалась до самых далеких гор
на другой стороне Припяти; так широко, что дух захватывало. К лету, раньше
или позже, вода постепенно спадала, отдавала людям черноту мокрой земли;
за огородами и закоулками вьн ходили на волю луговые раздолья, выступали
сразу с веселой зеленью и сияющими россыпями желтых цветов. Быстро
обсыхали песчаные просторы вдоль Припяти - берег был весь в песчаных
заносах; открывалась наконец дорога к пристаньке, что уже не зря ждала
празднично-белых пароходов.
Наперерез этим двум бежала из тесноты горы еще одна большая улица: все
ниже, меж хат, под соснячки, в припятские пески, к той же пристаньке. Это
и была основная дорога, по которой через ручьи и броды, что почти не
пересыхали, добирался до Припяти весь район.
На этих трех улицах и жило большинство местечкового населения. Это,
можно сказать, были главные улицы Но, как и большая часть самой главной,
улицы Ленина, остальные две главные выделялись среди других, пожалуй,
только длиной: были это грязные и пыльные деревенские улицы, с
деревенскими хатами. Кроме лучшей части улицы Ленина только небольшой
отрезок той, что сбегала с горы, напоминал что-то городское и мостовой, и
десятком кирпичных домов; все это, самое выдающееся из двух улиц, было
собрано в том месте, где они скрещивались. Здесь и было то, что вызывало
уважение к местечку и приезжих из всего района.
Здесь были учреждения, Нардом, аптека; здесь были магазины, базарная
площадь, лавчонки, частные портные и сапожники. Здесь был "центр".
В этот центр и выходил сейчас Апейка, острым взглядом схватывая
проявления местечковой жизни.
5
Только что прошел мимо крикливых мальчуганов, что носились на коньках
по длинной замерзшей луже; ребята, заметил, - один местечковый, двое
других - из деревни, из интерната, должно быть из второй смены той же
школы, на горе, где теперь Вера. По мостовой позвякивают три подводы -
везут прикрытый постилками, увязанный веревками лен; один возчик заметил
Апейку, узнал - поздоровался.
Апейка тоже узнал: воловичские коммунары, едут, догадался, в
Калинковичи, на станцию, сдавать. Вскоре за ними встретил мужчину: перед
телегой сивый конек трусит рысцой; дядька сидит ссутулясь, будто дремлет,
безразличный ко всему, но спокойствие напускное, глаза из-под бараньей
шапки с отвислыми ушами поглядывают остро, настороженно. Узнал его,
Апейку, однако отвел глаза, вяло нокнул на коня и снова будто задремал. На
телеге - ничего: сено только для отвода глаз, - но Апейка поручиться мог
бы - не порожняком едет, везет что-то. Мясо зарезанной телушки или, может,
коровы знакомому портному или спекулянту...
"Режут скотину чем дальше, тем больше... Если не приостановить это
сумасшествие, черт знает что будет..." Заметил на стене аптеки разорванный
ветром лоскут обоев - лозунг:
"Сбор золы - ударная..." Нижний край лозунга ветер оторвал, хотя лозунг
и был прибит по краям дранкою, - снизу мотался только язычок обоев с
какими-то цветочками на обратной стороне. У темного, с почерневшей
шелевкой, теперешнего Нардома, через всю улицу, колыхалось на ветру,
краснело: "Выше темпы коллективизации! Выйдем на первое место во всем
округе!" Последние слова были написаны узко и густо, Апейка знал - по
приказанию Башлыкова; Башлыков, увидев не согласованный с ним лозунг,
потребовал сиять его и дополнить... Апейка заметил на стене Нардома
объявления; одно очень короткое: будет кино "Два друга, модель и подруга".
Перед другим он остановился, внимательно прочитал раз, потом другой.
"22-го, в субботу, в Юровичском нардоме начнется чистка членов и
кандидатов партячейки Юровичского райкома КП(б)Б Просьба ко всем
беспартийным местечка Юровичи и всех сельсоветов и деревень Юровичского
