зверином жиру. И мазали Тимофеичу этим снадобьем пятки утром и на ночь и поили его
кипятком с солью.
Недели не прошло, как Тимофеич опять был на ногах. Он встал поутру и, ещё сидя на
нарах, схватил своих лекарей за малицы и сшиб их лбами. Те визжали от удовольствия и
лопотали что-то, показывая пальцами в слюдяное оконце. Тимофеич пожевал хлеба с какой-
то похлебкой, которую налили ему в чашку самоеды, оделся и пошел с ружьем со двора.
Самоеды двинулись было за ним, потом пропали. И больше не видел их Тимофеич.
1 Пимы – меховые сапоги шерстью наружу.
Вышли ли они на Зимнюю дорогу, чтобы пробраться дальше в тундру, или повернули
назад в Козьмин перелесок, надеясь встретить своих? Там, у Козьмина перелеска, бывали
моленья самоедов, и когда Тимофеич после промысла возвращался в ту зиму обратно в
Мезень, то наткнулся в глухом этом месте на целый лес идолов и множество каких-то
лоскутков, развешанных по деревьям.
В Мезени, отогреваясь на печи, Тимофеич услышал рассказы о гонении на самоедов от
царского офицера Петра Енгалычева. Сообразил тогда Тимофеич, в чем тут дело и кто были
его лекари-аптекари. С тех пор он от простуды и лихорадки-трясовицы сам лечился
самоедским снадобьем и других лечил тем же. Вот и Ванюшке Тимофеич натирал на ночь
спину и ноги толченым янтарем, смешанным с горячим китовым жиром, укутывал мальчика
в полушубок и укладывал на оленьи шкуры в мурье. Тимофеич сидел у Ванюшкиного
изголовья, то набивая трубку табаком из висевшего на гвоздике пузыря, то выколачивая её в
котелок. Ванюшка чихал от щекотавшего у него в носу табачного дыма, кашлял, бормотал
несуразное что-то и наконец засыпал. Тогда Тимофеич прибегал ещё к одному средству,
которое, по его мнению, должно было окончательно выгнать из Ванюшки болезнь. Тимофеич
перенял это средство от знахарей, морочивших им народ, но старик, как и многие люди в то
время, верил в целительную силу всего, что он проделывал теперь над Ванюшкой. Тимофеич
снимал с указательного пальца оловянный перстенек и, дунув сквозь него на четыре стороны,
клал его на лоб Ванюшке и шептал над ним, стоя на коленях, закрыв глаза и еле шевеля
губами:
– На море на Асафе, под дубом под Лаврентьем стоят Иродовы дщери: двенадцать дев,
косматых, простоволосых, беспоясых, беззастежных; идут в мир крещеный народ томить,
тело знобить, кости ломать, в гроб загонять. Взял Симон святой в каждую руку по три прута
и дал им в спину по три лозана. И взмолились двенадцать сестриц, двенадцать трясовиц,
косматых, простоволосых, беспоясых, беззастежных: «Симон святой, ты не трогай нас, а мы
не тронем раба божия Ивана».
Тимофеич переводил дух, жевал губами и продолжал ещё тише:
– Мои слова полны и наговорны, как великое океан-море; крепки и лепки; крепче и лепче
клея-карлука1 и тверже и плотнее булата и камня. Тем моим словам будь ключ и замок, ключ
– в воду, а замок – в гору.
Сделав свое дело, Тимофеич снова надевал кольцо на палец и, кряхтя, укладывался
рядом со своим приемышем. Мальчик ворочался и говорил с кем-то во сне, Тимофеич храпел
на разные голоса, а волна била в борт судна, угоняемого ветром всё дальше от Мезени.
XII. НА ГРУМАН!
Было время, когда промышленникам не надо было для китовой ловли забираться так
далеко – во льды и туманы Студеного моря. В ту отдаленную пору, о которой дошла к нам
лишь слабая память, киты, откочевывая на зиму к югу, подходили близко к берегам Бискайи,
уверенно и мощно рассекали они широкие волны теплых морей и не страшились врага,
которого, казалось, не существовало в природе. Они свободно играли в море, ходили в
одиночку, и парами, и великими стадами, и ничто не препятствовало их пропитанию, их
играм и размножению. Но вот однажды человек отважился на кита напасть и скоро убедился,
что, при всей своей мощи, это чудовище обычно бежит от врага, ловкости и сноровке
которого не может противопоставить свою громоздкую силу. И, кроме того, человек увидел,
что китовая ловля доставляет богатую добычу, не сравнимую ни с каким другим промыслом.
Украшения старинных военных уборов и женские наряды требовали в то время
огромного количества китового уса, и цена на него была столь высока, что в Голландии он
был причислен к наиболее дорогим иностранным товарам, вместе с индийским перцем и
мускатным орехом. Но большие прибыли получались и от сала китового и даже от китового
мяса, употреблявшегося в пищу. Поэтому началось великое истребление китов, в котором
участвовали купеческие компании многих наций. И китов, преследуемых и настигаемых
всюду в их убежищах, стало значительно меньше в теплых морях; добывать этих морских
1 Клей-карлук – рыбий клей.
исполинов уже нужно было в малодоступных и суровых странах, где многие месяцы царит
беспрерывный мрак или мерцает лишь слабый свет. Отныне только в этом царстве вечного
мороза гарпун со свистом прорезал плотный от холода воздух и люто вгрызался в китовую
спину. И сюда, в Ледовитое море, к Шпицбергену, на Груман, направляли теперь штурманы
ход кораблей, и к тому же Груману гнал крепкую лодью Еремея Окладникова старый
кормщик Алексей Тимофеич.
В холодных этих странах мореходов всегда ожидали великие опасности и тревоги. Ещё в
1555 году царю Иоанну Грозному сообщили, что у мурманского берега поморы наши
увидели два корабля, которые стояли на якорях в становищах. На кораблях этих было много
товаров, но люди на них были все мертвы. Сам капитан, английский мореплаватель Гюго
Виллоуби, замерз на берегу, в шалаше, сидя за корабельным журналом.
В ту пору русские поморы уже бороздили в своих лодьях и шнеках холодный океан. Двое
из них даже водили корабли английской экспедиции под командой капитана Стефана Барроу,
искавшего в то еще время путь в Китай через Ледовитое море. Отважный капитан добрался
до острова Вайгача и Новой Земли, но должен был повернуть обратно, устрашенный
свирепыми бурями и ледяными громадами, которыми полно было в то лето Ледовитое море.
Спустя почти полвека после Стефана Барроу на Новой Земле побывал знаменитый
голландский мореплаватель Баренц, так же, как и Барроу, стремившийся в Китай ближайшим
морским путем, вдоль северных берегов Евразии1. У Костина Шара, на Новой Земле, Баренц
нашел тогда две русские лодьи. Сюда, в это царство стужи и мрака, смело пускались русские
промышленники – сюда, к ледяному наволоку2, к мысу Нассау, где обрел себе могилу
неукротимый Баренц.
– Поднимите меня и дайте взглянуть в последний раз на страшный ледяной мыс, – сказал
он штурману своему, умирая.
Но кормщик Тимофеич, знавший тамошние ходы, ничего не знал о Баренце и мало
задумывался над трудностями своего похода. Его печалила участь погибшего Андрея
Росомахи и Ванюшкина болезнь, но он и то был рад, что ветер – попутный и что лодья резво
убегает вперед, суля у Грумана обильную ловлю и скорое окончание промысла, потому что
зверь там попадался часто и величины неимоверной.
XIII. НЕЛЮДИМЫЙ ОСТРОВ
Но ветер волен и переменчив. Сегодня летит он в одну сторону, а завтра меняет свое
направление и с удесятеренной силой угоняет корабль к неведомым и нечаемым берегам. То
совсем пропадет, и стоят корабли недвижно, с повисшими парусами, а то начнет вдруг
бешено кружиться, ломая мачты, обрывая снасти.
Дай бог ветерка,
Наша лодка не ходка;
С носу, с подносу,
С кормы заветерье3,
Кормщику в спину,
Гребца за набой4,
Середыша подкрень5
И ногами вверх!
Так в безветрие поют дети на Поморье. Но разве прикажешь ветру, разве заворожишь
море? Тимофеич только вздыхал, глядя, как буря рвет паруса, как лодья, словно коромысло,
