привиделось, что это снова ошкуи орудуют в сенях и вокруг избы на острове Малом Беруне.
Степан по привычке стал шарить рогатину подле лавки. но когда он продрал забитые сном
глаза, то увидел казенный кафтан со шнурками в углу на гвозде и грабли, которыми чистил
медвежий острог. Кричали звери, возбужденные стуком солдат, и Ванюха, шатаясь, уже
пробирался к дверям, чтобы взглянуть, что там такое стряслось.
Когда Ванюха поднял дверную щеколду, солдаты пошли на него, точно не человек стоял
перед ними, а было пустое пространство. Ванюху они сбили с ног, в чулане отбросили в угол
уже вставшего Степана, а Тимофеича стащили за ноги с лавки. Потом они стали копаться в
ларе и тащить оттуда всякие вещи, а один из них сорвал у Тимофеича с пальца оловянный его
перстенек соловецкой работы, который носил Тимофеич всю жизнь. Солдаты стали грозить
берунам всякими бедами:
– Вот вам ужо покажут. . Пожмут вас, колдунов, хомутами с клещами...
– Вас, кудесников, на веревке подвесят, узнаете, кто из вас поболее весит.
– Погладят вас против шерсти за медвежью ту шерсть.
– Согнут дугой – станешь другой.
– Человече!.. – пробовал обратиться Тимофеич к одному из них, казавшемуся старшим;
товарищи называли его Бухтеем. – Человече!..
– Молчать! – гаркнул Бухтей. – Мне тут лясы с тобою точить? Одевайся! Без штанов, что
ли, вести тебя к графу?
Беруны оделись и вместе с солдатами вышли во двор. Ветер, набушевавшийся за день в
столице, умчался дальше крутить и вертеть по необозримым пространствам Российской
империи, управляемой Елисаветою, дочерью первого Петра. Над крепостью, поверх хоромин
Тайной канцелярии, где заседал Александр Шувалов, в чуть рассветающем небе уже издали
виден был медный ангел на Петропавловской колокольне, корабельною мачтою поднявшейся
ввысь.
XVII. БАТАЛЬОН УХОДИТ ВСЁ ДАЛЬШЕ
А Настасья была в это время далёко.
Долгим походом в подневольном строю плелся инженерный батальон по столбовым
дорогам необъятной России. Окутанный тучею пыли, шел батальон в украинскую степь, и,
когда солнце садилось, солдаты ковыляли вразброд, но всё ещё пели солдатские песни про
пушку и турку и про ненастный день, который выпал в субботу. Ведра звенели в обозе, и
лошади ржали, когда чуяли приближение ночи, пастбища и водопоя.
На исходе пятидесятого дня впереди показалась островерхая башня. Здесь, от Чернигова,
начиналась уже Украина, но ещё долгий путь предстоял батальону по раскаленной дороге.
Батальон прошел через город с теми же песнями и раскинулся лагерем подле вала, у самой
реки.
Стреноженные лошади расскакались по лугу, повитому горьким дымом от ротных
котлов. Горожане глазели, как кашевары роют лопатами походное варево.
Из кибитки, крытой полосатой рядниною, вышла Настасья. Она спустилась к реке и
сплеснула водою лицо. На ней была красная юбка и голубой с васильками платок. В этом
уборе она похожа была на цыганку, когда вскидывала быстро глаза и румянец проступал под
её загорелою кожею. Босоногие дети бежали за Настасьей и кричали ей вслед:
– Цыганка! Цыганка! Цыганка!
Настасья хотела поискать щавеля на лугу, но вернулась в кибитку и легла на взбитое
сено. Она, лежа, глядела сквозь прорехи в ряднине, как в небе одна за другой зажигаются
звезды. Скоро всё небо заиграло яркими блестками, и гомон умолк у ротных котлов.
Настасья закрыла глаза... Ей показалось, что она видит Степана. Она не сомневалась в
том, что Степан погиб на окладниковской лодье в Ледовитом море ещё семь лет тому назад, и
теперь он приснился ей высунувшимся из проруби до половины, с бородою, на которой
нависли ледяные сосульки.
Но батальонный пес, свернувшийся под кибиткой, в которой лежала Настасья, спросонок
звякнул железною цепью, и Настасья снова открыла глаза.
С реки потянуло туманом. Была на исходе короткая летняя ночь. И Настасья, не
засыпавшая больше, стала снова следить, как начинают теперь уже меркнуть в небе зеленые
звезды, как одну за другой гасит их проснувшийся день.
XVIII. ПОБЕГ
Солдаты вели арестованных берунов мимо загонов и клеток. Проходивших людей
провожал внимательным взором страус, выставивший маленькую голову поверх тына в
загородке. Мартышки висли на прутьях и тоже глядели из клетки. Против слоновых амбаров
грязь была круто замешена многопудовыми ногами слонов, и идущим пришлось пробираться
гуськом под самыми стрехами, где на разные лады перекликалась капель.
– Стой! – вдруг крикнул шедший впереди Бухтей.
Отряд остановился, и Бухтей стал нюхать воздух.
Пахло, как всегда на зверовом дворе, звериным пометом.
– Что тут у вас, винокурня или питейный погреб? Так добренько пахнет...
– Человече... – пробовал опять подать голос Тимофеич, но Бухтей, словно охотничья
собака, чутьем взял направление к куфе и здесь опять скомандовал остановку.
На дне куфы в недопитой слонами водке сияла предрассветная звезда, и облака
пробегали там по бледной лазури. Бухтей крякнул и вытащил из-за голенища деревянную
ложку. Он зачерпнул со дна, попил и крякнул опять. Тогда и остальные полезли за голенища
и тоже стали черпать, лить себе в глотки и крякать.
Беруны стояли подле рядком и молча глядели, как пять солдат императорской гвардии
стали кольцом вокруг куфы, чтобы взять её если не штурмом, то хотя бы осадой.
Солдаты успели уж влить в себя по десятку ложек с крепким слоновым вином, а на дне
куфы всё ещё мигала звезда. Солдаты всё усерднее нагибались над куфой и пили, уже не
разгибая спин и не поднимая голов. А беруны стояли и мялись, пока наконец Ванюха не
опомнился первый. Он дернул Тимофеича и Степана за шнурки их казенных кафтанов, и те
молча, без слов, пошли за ним под амбарными стрехами, в тени частоколов, по задам за
плетнями. Они вышли к отхожему домику, где спал Евмен Марадуй, пролезли в лазейку, о
которой знал один лишь Ванюха, и, катясь вдоль заборов, добрались до Фонтанки. И когда
они уже на брюхе проползли Симеоновский мост, то услыхали позади себя крики тревоги.
По зверовым дворам в сумерканье рассвета с фонарями бегали люди. У солдат весь
хмель куда и девался! Они во всю мочь люто ругали берунов, зверей и свою солдатскую
участь. И в ответ им кашляли обезьяны и заяц кричал, как подкидыш. Асатий, главный
слоновщик, высунул голову в чалме из своего верхотурья. Он печально глядел на метавшихся
по двору грубиянов, не пощадивших ни мирного сна человека, ни пугливой дремоты
томящихся в клетках зверей.
XIX. ТИМОФЕИЧ ПОПАДАЕТ В КАНАВУ
Беруны шли наугад, только б подальше от проклятого места с Бухтеем, Тайной
канцелярией и комиссаром, обещавшимся показать Тимофеичу фухтели. Беглецы миновали
Симеоновский мост и пошли вдоль литейных амбаров.
Столица уже просыпалась. Городской живодер проехал с собачьим фургоном на ловлю. С
берега в город шли бурлаки. Толпа арестантов, громыхая цепями, двигалась к рынку за
милостыней. На Песках занималась заря, разбросавшая по небу медные перья.
– Куда ж нам теперь? – молвил растерянно Тимофеич, не убавляя шагу. – Стёпуш, как же
ж нам?..
– Вот выйдем на реку, одним камнем обвяжемся – и в воду все вместе.
Тимофеич остановился, раскрыл рот и уставился на Степана. Потом махнул рукою
сердито и снова захлюпал подкованными сапожищами по непросохшей грязи.
– А то снова к Беруну, – добавил Степан. – Туда Бухтей не достанет... Вот только платье
берунское забыли в остроге... Да ладно... Пускай других дураков наряжают.
И Степан обернулся взглянуть на прощанье в ту сторону, где, должно быть, солдаты уже
совсем очумели в поисках берунов, словно провалившихся сквозь землю.
Беглецы проходили всё дальше, мимо редких мазанок, вдоль плетней огородов с
