Папа услышал меня и спустился по лестнице, чтобы посмотреть, что со мной, и я попытался рассказать ему и не смог. Так что в результате я сказал ему, что заснул и мне привиделся кошмар, а через некоторое время и сам почти поверил в то, что так оно и было.

Во второй раз это случилось почти через год после того случая. Я учился в школе в Лос-Анджелесе, и в тот день я был в угнетенном состоянии. У меня был первый урок физкультуры, мы играли в мяч, и я пропустил легкий бросок – просто переволновался, – а потом промазал при подаче, и остальные ребята от души поглумились надо мной. Это было типично для меня, я никогда не блистал в спортивных играх. Я был очень зол на себя. Потом девочка, которая мне нравилась, Триша – она издавала наш школьный литературный журнал, – подошла ко мне с таким выражением на лице, словно собиралась съесть что-нибудь вкусное.

Она сказала, что получила оставленную для нее в издательской комнате записку, в которой я спрашивал, не хочет ли она пойти со мной на весенний танец, и продолжила: «Ответ такой – пожалуйста, не смущай меня больше подобными вопросами. Некоторые уже прослышали, что ты приглашаешь меня, и болтают всякую ерунду. Дошло?»

Не знаю, с чего я только решил, что она такая уж чуткая, если издает школьный литературный журнал. Журнал был, по правде, совершенное дерьмо.

Так что я еще больше злился на себя после этой стычки с Тришей, а потом один парень, здоровенный лоб по имени Грег Моннард, заметил меня, когда я возвращался из школы. Это был парень с обесцвеченными под Эминема волосами, с плотным, крепким от природы телом и большими, вывернутыми наружу ступнями; его штаны свисали, чуть не сваливаясь у него с задницы. Он подошел ко мне без всякого выражения на лице и просто двинул кулаком в челюсть: бам! – и я лежу. Я упал и перекатился на бок. И тогда Грег сел на меня сверху, и каждый раз, когда я пытался встать, он наклонялся и бил меня или припечатывал пяткой мое колено. И вот так, сидя на мне, он закурил сигарету. «Полежи смирно, пока я не докурю, – сказал он. – Я просто не хочу сидеть на траве – там полно собачьего дерьма». И так он сидел на мне, как на скамейке, и курил свою сигарету, этак слегка улыбаясь, словно это было бог знает как смешно, а вокруг уже собиралась толпа, чтобы посмотреть

И тогда это произошло опять Я просто не мог оставаться там. Я был вынужден быть там, но не мог. И вот та часть меня, которая могла покидать тело, дала задний ход и воспарила над Грегом, и над толпой, и над моим собственным телом, лежавшим там, внизу. Внезапно все мои страдания и несчастья исчезли. Я летел вверх, и мне совершенно не хотелось возвращаться обратно в свое тело. Я прошел через ту дыру в небе и снова оказался в том месте, где духи, похожие на струйки дыма, изменяясь от-ребенка-к-подростку-к-взрослому-к-старику, плыли вверх, трансформируясь на ходу. Звезды снова были говорящими рунами. И тогда я вроде как полетел прямо в одну из этих звезд или сквозь нее, словно это была дверь.

Я прошел через мир с живыми молниями, потом оказался в месте, где не было ничего, кроме постоянно изменяющегося ландшафта, словно сама земля двигалась, как море в шторм, и отовсюду слышались вопли несчастных духов, запертых там. Надо всем этим возвышалось существо, огромное, как гора, оно вздымалось до неба, как башня. У него было прекрасное лицо, и изогнутые рога, и крылья, которые были сломаны и истекали кровью. Его нижняя часть была не видна, потому что он был по пояс во льду – лед был единственным, что не двигалось и не менялось в том мире.

Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня, и я почувствовал его взгляд, так же, как муравей почувствует, если навести на него солнечный луч через увеличительное стекло. Я почувствовал, что съеживаюсь под его взглядом, и понял, что тоже окажусь пойманным здесь, если останусь. Поэтому я подумал о папе, о своем теле и о том, как я хотел вырасти большим, чтобы стать богатым и влиятельным человеком, которого люди не бьют за просто так – и потом я оказался вновь в своем теле, пытаясь вывернуться из-под Грега Моннарда.

Я чувствовал тошноту и головокружение, но теперь все было немного по-другому, и я был даже в чем-то сильнее. Думаю, это было из-за того, что я больше не боялся Грега. Он показался мне таким маленьким после всего, что я видел.

Так что, выбравшись из-под него, я выхватил сигарету у него изо рта – он был здорово удивлен! – и засунул ее ему за шиворот. Он попятился, вопя и хлопая себя по спине, и тут я сильно пнул его в брюхо. Он охнул и сел на задницу; из-за шиворота у него поднимался дым. Я нагнулся, потянул его за рубаху, так, что сигарета выпала наружу, и отшвырнул ее подальше. Каким-то образом то, что я вытащил сигарету у него из-под рубашки, чтобы она больше не жгла его, придало мне какой-то стиль или благородство, что ли – словно у меня оказался характер, которого у него не было.

– Я позволил тебе побыть большим человеком, – сказал я. – Но ты зашел слишком далеко. Ты все равно такой маленький/

Несколько человек из наблюдавших захлопали, и после этого Грег больше не доставал меня.

Но следующие несколько дней я боялся заснуть, боялся того, что могло мне присниться, боялся своего ощущения, что реальный мир недостаточно реален. Я решил: то, что видел, было каким-то помрачением ума, чем-то вроде приступа, галлюцинации вроде тех, что видят эпилептики. На этот раз оно сработало в мою пользу, поскольку в отъединенном состоянии я потерял страх перед Грегом. Но я решил, что не должен позволить этому случиться вновь. Потому что если я позволю этому случиться, я кончу тем, что меня заберут куда-нибудь. Я потерялся внутри собственной головы, и меня заберут в сумасшедший дом.

Где-то через год после этого я видел по каналу «Дискавери» передачу про «Состояния Выхода из Тела» – они так их и называли: «СВТ». Я смотрел ее десять минут, а потом выключил. «Нет, – сказал я себе, – фигня. Этого не бывает.»

И я снова уговорил себя и начал верить, что это состояние не было реальным.

Но сейчас – сейчас я откуда-то знаю, что оно было реальным. Это было настоящее СВТ. И, возможно, у меня какой-то дар по этой части, который Уиндерсон хочет как-то использовать. Так что, может, оно и к лучшему.

Надеюсь, мне удастся с этим справиться. Вот только мне кажется, что человек может запросто спятить после нескольких таких экспериментов.

– Кажется, мы с вами еще не встречались, мистер Искерот? – спросила женщина с рыже-белокурыми волосами, поднимавшаяся вместе с ним в лифте.

Волосы были больше белокурыми, чем рыжими – длинные, волнистые. Стивену вспомнилась красотка середины прошлого века, которая была нарисована на каком-то бомбардировщике: почти совершенное лицо, ямочка на подбородке, что-то сверкающее в хрустально-голубых глазах. На ней была красная кожаная куртка, открытая спереди так, что были видны чувственные изгибы, туго обтянутые кремовой блузкой от спортивного костюма, и красные туфли-лодочки под цвет куртки. Ее ногти были того же цвета, что и блузка. Обычно он не замечал таких деталей, но при виде этой женщины Стивен не мог не уставиться на нее. Она, возможно, была низковата, немного слишком пышна, но держалась с абсолютной самоуверенностью высокооплачиваемой девушки с обложки.

– Ведь вы действительно мистер Искерот?

– Что? Ох, простите, я вам не ответил. – Он почувствовал, что его лицо пылает. Он глазел на нее, вместо того чтобы слушать, что она говорит. – Я хочу сказать, мысленно я ответил «да».

– Я обычно не читаю мысли. Только каждую третью среду. Он послушно захихикал, пытаясь определить, какие у нее духи. Гардения? Да, но запах очень тонкий, почти неслышный. Лифт дошел до одиннадцатого этажа здания «Западного Ветра», и он вышел вслед за ней.

– Меня зовут Стивен Искерот…

– А я племянница босса. Так что со мной лучше быть повежливей! – Ее лицо было непроницаемым, но глаза смеялись.

– Как я могу быть с вами невежливым! Я ведь… – «Нет, не стоит говорить „я ведь только человек"». – Ну, как бы то ни было, если вы племянница мистера Уиндерсона, то значит, вас зовут Жонкиль? Он как-то упоминал мне о вас.