– О моя дорогая милочка, моя милая королевочка, королевка ты моя!

Он рывком вздернул руку, и его когтистая лапа, освободившись из пола, хлестнула в ее направлении.

Она не сдвинулась с места, напрягая свою магическую Волю, чтобы поддерживать целостность создаваемой кругом защитной оболочки, – и готовые рвать когти демона замерли на самой границе круга.

Демон захохотал; его хохот звучал как песня умалишенного.

А потом он потянулся сквозь то, что она считала своей несокрушимой защитной стеной, и его рука все вытягивалась, вытягивалась, как пластилиновая…

Рука пощекотала ее когтем под подбородком. Ущипнула за правый сосок.

Она едва осмеливалась дышать. Внезапно она поняла, что он мог прикоснуться к ней в любой момент, если бы захотел. «Он мог в любой момент убить меня/»

Челюсти демона раскрылись, словно расстегнулась застежка-молния, открывая его голову по кругу до самого затылка. Триста шестьдесят градусов челюстей; они должны бы были развалиться, нижняя челюсть отвалиться от верхней, голова от шеи. Но вместо этого круговая верхняя челюсть лишь задрожала, как дрожит монетка, крутящаяся на столе, за мгновение перед тем, как упасть на бок. А затем челюсти захлопнулись, и демон завопил:

– Хи-и-и!

И начали возникать другие головы – появляясь из потолка, из стены, из пола. Вот над поверхностью кафеля вынырнула голова, похожая на человеческую, но все черты ее лица были перемешаны и свободно передвигались по передней поверхности черепа: глаза ползли как слизни, губы тащились как гусеницы, нос описывал скользящие круги вокруг чего-то похожего на состоящую из плоти сигарету. Потом наконец они отыскали нужное направление и разбрелись по местам, и перед ней предстал Принц, которого люди называли Придурком.

– Будь моей, В-валентина! – произнес он. – У меня ко-е-щщ' ешть для тебя, ждешь, в дешяти футах под полом.

Молольщик, ревевший так, что тряслось все здание, выкарабкивался из стены. Потрепанные щупальца Тряпки покачивались и кивали с потолка. Крокодиан двигался к ней, рассекая пол, словно…

Словно крокодил.

И она начала пятиться к двери.

– Я поняла твои советы, о Принц, – проговорила она, сумев сделать так, чтобы голос не очень дрожал, но едва слыша сама себя за буханьем собственного пульса. – Я прослежу за тем, чтобы программа была ускорена. А теперь – я приказываю тебе… удалиться… прочь, в твое…

Крокодиан ринулся на нее с пола, словно касатка, выпрыгивающая из воды…

… и сцапал ее, как раз когда она повернулась бежать. Он сжал ее плечи сзади.

– Ты… ты должен отпустить меня… сейчас же…

Послышался механически-металлический смех, и она почувствовала, что ее выбрасывают в дверь, словно пьяницу из бара…

Она упала на тротуар лицом вперед, ободрав нос и ладони, услышав, как позади захлопнулась дверь.

Едва переводя дух от ужаса, с горящим лицом и ладонями, она поднялась на ноги и тут же едва не упала вновь, покачнувшись на ослабевших ногах. Люди в фургоне смотрели во все глаза, но ни один не вышел, чтобы помочь. Вероломные трусы.

Она заставила себя встать тверже и обернуться. Дверь туалета была закрыта – на висячий замок.

Она поспешила к фургону, залезла внутрь, выдохнула:

– Включите фильтр!

Зажужжал очиститель воздуха. Она, не двигаясь, сидела на своем сиденье, пока фургон торопливо сдавал назад, а затем несся по дороге. Другие поглядывали на нее, но предпочли не спрашивать, почему она была выкинута подобным образом. Боялись ее, должно быть, – или боялись услышать ответ.

Ее пальцы впились в колени; костяшки были белыми.

«Не может быть, – думала она. – Неужели мы никогда не имели над ними власти? Этого не может быть. Должно быть, я сделала что-то не так, может быть, какая-то ошибка в заклинаниях… Должно быть, моя Воля подвела меня. Не может быть, чтобы они все это время просто играли со мной!

Я – королева ведьм. Я богиня, Становящаяся. Я не чья-то игрушка!»

Лишь когда они выехали на шоссе, ведьма заговорила.

– У кого-нибудь есть что-нибудь выпить? – проскрежетала она. – Что-нибудь покрепче?

Портленд, Орегон

Тридцать три человека сидели кругом вдоль стен в просторной, захламленной, пахнущей плесенью старой комнате. Они сидели на стульях с прямыми спинками или, сами выпрямив спины, на подушках прямо на полу. Большой стол для конференций был вынесен из комнаты, чтобы освободить место для группы. Шторы были задернуты, а маленькая люстра под потолком притушена до яркости нескольких свечей.

В комнате было чересчур тепло, и Айра пожалел, что не снял свитер перед тем, как сесть. Сейчас он не хотел снимать его, чтобы не отвлекать остальных. Снаружи стоял промозглый ноябрьский вечер, и большинство из них были слишком тепло одеты. Айра сидел, покрывшись легким потом, направляя внимание на свой внутренний мир, к своим ощущениям, чувствам, к своему сердцу и к сердцу внутри своего сердца, к месту в самом центре своего существа. Он отстраненно наблюдал за свободным течением своих ассоциаций, бесконечно скользящих мимо. Многие из них, рассматриваемые со стороны, даже забавляли его.

И было что-то еще, что-то невыразимое… что-то, что выплывало из настоящего, из этого молчания, лежавшего внутри самого внутреннего круга его бдительной отстраненности.

Все до одного соблюдали полнейшее молчание; прошло уже некоторое время с тех пор, как Йанан, глава их медитации, что-то говорил. Айра мог чувствовать его, но не мог прочесть. Йанан был загадкой.

Впрочем, их молчание не означало полной тишины. Хотя они ничего не говорили, время уже подходило к обеду, и их желудки до нелепого громко бурчали и булькали в общей тишине. Порой это звучало словно настраивающаяся группа оркестровых инструментов. Сантос из Бразилии кашлянул; сидевшая рядом женщина из Египта поерзала на стуле, поморщившись от неудобства. Все они сидели на жестких сиденьях уже полтора часа.

Мужчина слева от Аиры втянул носом воздух, вероятно, пытаясь не чихнуть; чей-то желудок тихо, но внятно произнес: «Иип!» Айра не мог не улыбнуться.

Айра обычно предпочитал сидеть с открытыми глазами. Он обнаружил, что смотрит на Пейменца. Теперь без бороды, но по-прежнему похожий на медведя в своем просторном коричневом свитере, Пейменц сидел напротив Аиры с закрытыми глазами, глубоко погрузившись в медитацию. Он до сих пор не привык видеть Пейменца без бороды – его лицо выглядело слишком круглым, слишком бледным, слишком усталым. Былой профессор претерпевал изменения, несмотря на свой возраст. Он отказался от своих интересов к ритуальной магии и предсказаниям, сказав, что они «тратят лишнюю энергию и искажают суть». Вместо этого Пейменц избрал чистую борьбу за высшее осознание.

Сам Айра пошел по тому же пути – но иногда, как сейчас, он чувствовал, что это скорее напоминало рыболовный крючок, нежели путь. Иногда он чувствовал, что методы этой эзотерической школы пронзают его, словно булавка жука; в такие моменты он чувствовал, что извивается, борясь за то, чтобы выстрадать все сознательно, – словно жертва сорокопута, наколотая на шип.

Он знал, что был слишком молод для этой школы, несмотря на то что обладал определенным даром. И знал, что по-прежнему является рабом своих низших импульсов – таких, как чувство обиды на отсутствие Мелиссы, на то, что уехала за границу вместе с их сыном, Маркусом. Он знал, что мальчик скучает по нему, чувствовал это даже сейчас. Почему она не могла оставить Маркуса? Миссия вела ее к какому-то загадочному монастырю где-то в Туркменистане, а мальчик мог подцепить там какую-нибудь экзотическую среднеазиатскую болезнь; или его могли похитить боевики, взять заложником. Девятилетний мальчуган, бредущий по пустыне неподалеку от границы Афганистана!

Правда, они были не одни. У них были проводники, которые могли их защитить. И разумеется, с ними был Ньерца. Он устыдился, почувствовав в себе прилив неприкрытой ревности. Ньерца – тот, кто держал ее в объятиях той ночью, когда они укрывались в подвале… Ньерца, оберегающий его жену – и его сына. Если уж ей было так необходимо настаивать на том, чтобы взять Маркуса в эти жестокие земли, разве она не могла по крайней мере сказать Аире, зачем она это делает?