на мороз.

Когда в тот вечер мы собрались вместе в домике, горе от

утраты с новой силой охватило нас» Напрасно пытались мы успо

коить себя с помощью холодного голоса рассудка. Жара нашей

душевной боли не мог охладить и господствовавший кругом холод...

Этой ночью была ужасная погода. На следующий день

бушевал такой шторм, что вне помещения нельзя было находиться.

Поэтому мы вынуждены были отодвинуть день погребения Ган-

сона.

Ветер завывал, каменный дождь барабанил по крыше, а

Гансон тихо покоился под навесом, и ничего не доходило до

него.

И все же мы не считали, что можем его там оставлять одного.

Мы чувствовали потребность время от времени пойти и

взглянуть на него при свете фонаря. И в жилом помещении люди

говорили пониженным тоном, как бы боясь разбудить

спящего.

16-го я послал Берначчи и Ивенса вверх по склону мыса

с тем, чтобы вырыть могилу близ валуна. Ветер сдул снежный

покров с мыса, тем не менее рыть в твердом промерзшем грунте

из гальки и камней было невозможно. На следующий день они

захватили с собой динамит и с помощью взрыва сделали яму

глубиной свыше 5 футов.

Под слоем гальки в 1 фут и 6 дюймов они увидели пласт

льда, который являлся, бесспорно, частью бывшего ледника.

На старом леднике теперь лежал слой щебня. Он накапливался

здесь постепенно, по мере того как сильный юго-восточный ветер

сметал его с горного кряжа книзу.

Фоугнер и Колбек изготовили гроб.

18 октября в 6V2 часов вечера мы положили нашего мертвого

друга в сколоченный из досок гроб. Гроб поместили на сани,

поставленные возле домика.

Лапландцы попросили разрешения совершить отпевание.

Было трогательно смотреть на этих двух детей природы, когда они,

обнажив, несмотря на сильный мороз, головы, стояли там и

исполняли лапландские песнопения... Время от времени они

прерывали пение и обращались на своем родном языке к

бездыханному телу Гансона; по их щекам текли слезы.

Они испытывали большое удовлетворение от того, что им

было разрешено оказать Гансону последнюю честь, и, казалось,

несколько успокоились после этого.

Это хотя и необычное, но безыскусственное богослужение

оказало также и на остальных людей успокаивающее влияние.

Теперь нас оставалось только девять человек на большом

и пустынном континенте у Южного полюса.

Когда мы уменьшимся в числе до восьми человек? Кто

следующий разделит судьбу Гансона?

Вначале нам казалось просто непостижимым, что Гансон

впрямь умер. Все выглядело совсем по-иному, чем в случае чьей-

либо смерти в цивилизованном мире. Мы жили так близко, так

постоянно помогали, так хорошо знали друг друга—и смерть.

наступила спокойно и естественно, не сопровождаемая ни одной

из тех многих обрядностей которые делают сто^ь страшным

переход в иной мир в условиях цивилизации.

Гансон спал по-прежнему, застывший в своей

неподвижности, как статуя. Но в нашем маленьком лагере, отрезанном от

остального мира, после периода треволнений, связанных с

болезнью Гансона, от непосредственного соприкосновения со смертью

наступила теперь естественная реакция.

Доктор, который неутомимо дежурил и работал в последнее

время, погрузился опять в свое прежнее состояние. Он

замкнулся, стал нервозным, скупым на слова. Остальные

начали обращать чрезмерное внимание на свое здоровье.

Кто теперь на очереди?

20 октября Гансона похоронили.

Мы все собрались с утра перед лагерем, и я совершил

короткое богослужение. После этого я и Фоугнер положили

несколько засохших цветков на грудь Гансона. Это были лепестки,

которые Гансон получил от своей жены из Норвегии, когда мы

стояли в Тасмании. Затем заколотили гроб гвоздями,

привязали его к саням, покрыли норвежским флагом и приступили

к сво'ей трудной работе.

После шторма на полуострове осталось мало снега, поэтому

сани двигались медленно. Вокруг уже были сотни пингвинов.

Они устремлялись со всех сторон, чтобы стать свидетелями

необычайной процессии, приближавшейся к крутому мысу.

Мы тянули сани за веревки, прикрепленные к ним,

перекинув эти веревки через плечо.

Двигались мы как во сне. Пингвины в своем своеобразном

одеянии, с любопытством наблюдавшие за нами, казалось,

подчеркивали торжественность обряда.

Нам предстояла многочасовая, тяжелая, напряженная и

рискованная работа. По пути мы использовали каждый

покрытый снегом участок, чтобы облегчить свое продвижение вперед.

Временами сани и гроб с телом товарища повисали над

пропастью, тогда как мы сами лежали плашмя на скале, удерживая

веревки. Стоял сильный мороз, и пальцы, крепко сжимавшие

концы веревок, коченели.

Когда, наконец, втащили сани с гробом по откосу на высоту

900 футов, самое трудное осталось позади. После короткой

передышки продолжали свой путь по кучам гальки до того валуна,

где была приготовлена могила.

Я произнес у могилы краткую молитву и, закончив ее,

бросил на гроб три горсти норвежской земли. Это была

земля из цветочного горшка, привезенного Гансоном из

Норвегии.

Растение засохло уже по дороге из Европы в Австралию,

но Гансон из присущей ему любви к родине взял с собой

норвежскую землю на южнополярный континент.

Забросав могилу, положили на верхние камни собранный

мох. Мы надеялись, что за лето он покроет темные камни своим

извечным бледно-зеленым цветом.

На вершине мыса Адэр, на высоте 1000 футов, расположена

первая на южнополярном материке человеческая могила.

Там наш дорогой товарищ будет покоиться в мире, не зная

тления под мерцающим созвездием Южного Креста, под

восходящими и падающими лучами полярного сияния—до тех пор,

пока иное, немеркнущее солнце не зальет надгробный валун

морем непреходящего света.

Приближалась весна с ее перспективой ясных дней, жизни

и труда. Птичье население спешило на свои старые места.

Бесконечно длинными шеренгами направлялись птицы по

замерзшему океану на полярный континент.

Глядя с берега на птиц, мы видели только черные головки

на белом фоне. Спереди пингвины—серебристо-белоснежного

цвета. Они шли и шли, один за другим; если посмотреть на них

сзади, то можно было подумать о какой-то траурной процессии.

Для сохранения равновесия они приподнимали свои короткие

рудиментарные крылья1, как руки. Своей походкой вразвалку

они напоминали старых матросов. Птицы ступают при ходьбе

на всю лапу, толстую и мясистую; создается впечатление, что

они идут в галошах.

Вскоре после того, как первый из пингвинов появился на

полуострове, вся колонна их затопала по твердой и ровной

дороге. На мысе Адэр число пингвинов непрерывно возрастало;

они прибывали день за днем. Мы выходили из домика и

наблюдали их на приличном расстоянии. Однако достаточно было

одному пингвину из шеренги заметить нас, как он сейчас же

покидал свой ряд и в сопровождении товарищей начинал осторожно

двигаться к нам по рыхлому снегу. При каждом шаге он так

высоко поднимал в воздух свои галоши, что мы отчетливо

различали их над снегом.

Подойдя к нам, передний пингвин останавливался и

поворачивался к своим товарищам. Немедленно развертывалась

оживленная научная дискуссия. Они осторожно касались нас своими

клювами, тянули за одежду, осматривали со всех сторон.

Высказав о нас свое ученое мнение, передний пингвин в