Национальному собранию, в Оберлаузице {Польское название: Верхняя Лужица. Ред.} 4 сентября собрался унаследованный от средневековья «общинный ландтаг для охраны угрожаемых прав собственности землевладельцев».

Энергия, которую правительство и так называемое Национальное собрание проявили перед лицом этих симптомов контрреволюции, приобретавших все более угрожающий характер, нашла свое достойное выражение в бумажных обращениях. Штыки, пули, тюрьмы и полицейские имелись у буржуазного министерства только для народа, «для восстановления нарушенного доверия и оживления торговой деятельности».

События в Швейднице^[120], где солдатня предательским образом пустила в ход оружие прямо против буржуазии из гражданского ополчения, пробудили, наконец, Национальное собрание от его апатии. 9 августа оно решилось на геройский акт, на приказ по армии Штейна — Шульца, который в качестве крайнего средства принуждения взывал к чувству деликатности прусских офицеров^[121]. Недурное средство принуждения! Но разве роялистская честь не запрещала офицерам следовать требованиям буржуазной чести?

7 сентября, через месяц после принятия собранием соглашателей приказа по армии Штейна — Шульца, оно вторично решило, что его постановление является действительным постановлением и должно быть приведено в исполнение министрами. Ганземан уклонился от этого и 11 сентября подал в отставку, предварительно назначив себя самого директором банка с ежегодным окладом в 6000 талеров, ибо — в денежных делах, господа, нет места сентиментам! Наконец, 25 сентября собрание соглашателей с благодарностью выслушало из уст Пфуля весьма смягченную формулу признания приказа по армии Штейна — Шульца, приказа, который к тому времени, вследствие параллельного приказа по армии Врангеля и концентрации войск в Берлине, свелся к скверной шутке.

Достаточно только сопоставить указанные даты и историю приказа по армии Штейна — Шульца, чтобы убедиться в том, что этот приказ по армии не был настоящей причиной отставки Ганземана. Неужто Ганземан, не испугавшийся признания революции, испугался какой-то бумажной прокламации? Неужто Ганземан, который всякий раз, когда портфель выпадал из его рук, снова поднимал его, на этот раз из обывательской раздражительности оставил его на министерской скамье для всякого желающего? Нет, наш Ганземан — не мечтатель! Ганземан был просто обманут, как вообще была обманута буржуазия, которую он представлял. Его уверили в том, что корона ни при каких условиях не допустит его падения. Его вынудили растерять последние остатки популярности, чтобы в конце концов принести его в жертву злобе захолустных юнкеров и освободиться от буржуазной опеки. Кроме того, согласованный с Россией и Австрией план военных действий требовал, чтобы во главе кабинета был поставлен генерал, назначенный камарильей помимо собрания соглашателей. При буржуазном министерстве старая «государственная власть» достаточно «укрепилась» для того, чтобы решиться на этот coup {удар, решительное действие. Ред.}.

Пфуль обманул ожидания. Победа хорватов в Вене сделала даже такого человека, как Бранденбург, пригодным орудием.

При министерстве Бранденбурга собрание соглашателей было с позором разогнано, подверглось насмешкам, издевательствам, унижениям и преследованиям, а народ в решающий момент остался равнодушным. Поражение собрания означало поражение прусской буржуазии, конституционалистов, т. е. победу демократической партии, как бы дорого ни пришлось последней заплатить за эту победу.

А октроированная конституция?

Как-то раз было сказано, что никогда «клочок бумаги» не станет между королем и его народом^[122]. Теперь говорят иначе: только клочок бумаги может стать между королем и его народом. Настоящая конституция Пруссии — осадное положение. Октроированная французская конституция содержала только один параграф — 14-й, который ее отменял^[123]. Каждый из параграфов октроированной прусской конституции представляет собой своего рода 14.

Этой конституцией корона октроирует новые привилегии — самой себе.

Она предоставляет самой себе право распускать палаты in indefinitum {на неопределенный срок. Ред.}. Она предоставляет министрам право издавать в промежутках между парламентскими сессиями любые законы (в том числе о собственности и т. п.). Она предоставляет депутатам возможность обжаловать эти действия министров, но с риском попасть в разряд «внутренних врагов» в обстановке осадного положения. Она, наконец, предоставляет самой себе право, если весною акции контрреволюции поднимутся, поставить на место этого витающего в воздухе «клочка бумаги» какую-нибудь христианско-германскую Magna Charta^[124], органически выросшую из средневековых сословных различий, или вообще положить конец игре в конституцию. Даже в этом последнем случае консервативная часть буржуазии сложила бы руки и произнесла бы слова молитвы:

«Господь дал, господь взял, да славится имя господне!»

История прусской, как и вообще немецкой буржуазии с марта по декабрь доказывает, что в Германии невозможна чисто буржуазная революция и установление буржуазной власти в форме конституционной монархии, что возможна либо феодально-абсолютистская контрреволюция, либо социально-республиканская революция.

Но и жизнеспособная часть буржуазии должна будет опять проснуться от своей апатии — порукой этому служит прежде всего тот чудовищный счет, которым контрреволюция ошеломит ее весной, а ведь, как резонно заявляет наш Ганземан:

Господа! В денежных делах нет места сентиментам!

Написано К. Марксом 9, 11, 15 и 29 декабря 1848 г.

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» №№ 165, 169, 170 и 183; 10, 15, 16 и 31 декабря 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

НОВЫЙ СОЮЗНИК КОНТРРЕВОЛЮЦИИ

Кёльн, 11 декабря. Контрреволюция приобрела нового союзника — швейцарское Федеральное правительство.

Уже пять дней тому назад мы узнали из вполне надежного источника, что распространяемые в последнее время слухи о подготовляемом вторжении немецких эмигрантов в Баден, о вооружениях у границы, о фантастическом сражении при Лёррахе между волонтерами и имперскими войсками, — что все эти. странные слухи-«согласованы» между господствующей в швейцарском Федеральном совете партией Фуррера — Оксенбейна — Мунцингера и германской имперской властью, дабы дать указанной партии предлог для принятия мер против эмигрантов и таким образом способствовать установлению доброго согласия с имперской властью.

Мы не поделились тотчас же этой вестью с нашими читателями, потому что не могли сразу поверить в возможность подобной интриги. Мы ждали подтверждения, и подтверждение не заставило себя долго ждать.

Обращало на себя внимание уже то обстоятельство, что слухи эти распространялись франкфуртскими, а не баденскими газетами, между тем как последние у себя на месте должны были бы лучше и раньше всех знать обо всем этом.

Затем бросалось в глаза, что «Frankfurter Journal»^[125] уже 1 декабря получил сообщение из Берна о том, что Федеральный совет издал циркуляр по поводу эмигрантов и командировал комиссара, тогда как бернские газеты, из которых некоторые («Verfassungs-Freund» и «Suisse») непосредственно связаны с членами Федерального совета, поместили сообщение об этом только 3 декабря.

Теперь, наконец, перед нами лежит напечатанный в «Suisse» циркуляр кантональным правительствам, и если раньше мы могли еще сомневаться относительно вступления Швейцарии в новый Священный союз, то теперь все сомнения устранены.

Циркуляр прежде всего отмечает слухи о новых вооружениях политических эмигрантов и о подготовляемом новом вторжении на территорию Бадена. Этими слухами, относительно которых вся Швейцария и весь Баден знают, что они вымышлены, циркуляр мотивирует новые чрезвычайные меры против эмигрантов. Постановления Федерального собрания о Тессине упоминаются лишь для обоснования компетенции, а не обязанности Федерального совета принимать эти меры; наоборот, определенно признается существенная разница положения в Тессине и в северных кантонах.