Закон о гражданском ополчении, санкционированный согласительным собранием, был обращен против самой буржуазии и должен был дать законный повод для ее разоружения. Правда, буржуазия воображала, что этот закон получит силу только после издания муниципального устава и обнародования конституции, т. е. после укрепления ее господства. Опыт, приобретенный прусской буржуазией в связи с законом о гражданском ополчении, должен был бы научить ее кое-чему; ей следовало бы понять, что все, что она до сих пор делает, как ей кажется, против народа, обращается только против нее самой.

Итак, для народа министерство Ганземана сводилось практически к старопрусской полицейщине, а теоретически — к оскорбительным различиям между буржуа и не-буржуа по бельгийскому образцу^[114].

Перейдем теперь к другой стороне министерской программы, к борьбе против реакции.

В этом отношении министерство может предъявить больше благих пожеланий, чем дел.

К благим пожеланиям буржуазии относятся: распродажа доменов частным собственникам мелкими участками, подчинение банковских учреждений началу свободной конкуренции, превращение Seehandlung^[115] в частное учреждение и т. п.

Беда министерства дела заключалась в том, что все его экономические атаки против феодальной партии происходили под эгидой принудительного займа, а его реформаторские попытки вообще превращались в глазах народа в чисто финансовые мероприятия, вызванные необходимостью пополнить кассу укрепленной «государственной власти». В результате Ганземан нажил ненависть одной партии, не приобретя признания другой. В самом деле, нельзя отрицать, что он только тогда осмеливался всерьез наступать на феодальные привилегии, когда этого требовали наиболее близкие министру финансов «денежные дела», денежные дела в понимании министерства финансов. В этом ограниченном смысле он обращался к феодалам со словами:

«Господа! В денежных делах нет места сентиментам!» Таким образом, даже его положительные буржуазные устремления против феодалов носили ту же полицейскую окраску, как и его отрицательные меры по «оживлению торговой деятельности». Ведь полиция на языке политической экономии именуется фиском. Повышение налога на свекловичный сахар и водку, проведенное Ганземаном в Национальном собрании и превращенное в закон, возмутило людей денежного мешка, сторонников «бога, короля и отечества» в Силезии, в Марках, в Саксонии, в Восточной и Западной Пруссии и т. д. В то время как эта мера вызвала в старопрусских провинциях гнев земельных собственников, связанных с промышленностью, не менее сильное недовольство возбудила она среди буржуазных владельцев винокуренных заводов в Рейнской провинции, увидевших, что в результате этого они поставлены в еще более неблагоприятные условия конкуренции по сравнению со старопрусскими провинциями. И в довершение всего эта мера восстановила и рабочий класс старых провинций, для которого она не означала и не могла означать ничего другого, как вздорожание одного из предметов первой необходимости. Итак, от этой меры не осталось ничего другого, кроме пополнения кассы «укрепленной государственной власти»! Этого примера достаточно, ибо это — единственное дело министерства дела против феодалов, которое действительно было проведено на деле, единственный законопроект в этом направлении, действительно ставший законом.

«Проекты» Ганземана об отмене освобождений от уплаты поразрядного и поземельного налогов^[116], как и его проект подоходного налога, вызвали настоящую свистопляску среди помещиков — поклонников «бога, короля и отечества». Они ославили его коммунистом, и еще поныне прусская «ры-царша креста» трижды осеняет себя крестным знамением при упоминании имени Ганземана. Это имя звучит для нее, как Фра Дьяволо^[117]. Отмена освобождений от уплаты поземельного налога, эта единственная существенная мера, предложенная прусским министром в славные времена собрания соглашателей, потерпела крушение из-за принципиальной ограниченности левой. И сам Ганземан сделал эту ограниченность правомерной. Должна ли была левая открывать новые источники доходов для поддержки министерства «укрепленной государственной власти», прежде чем будет выработана конституция и проведена присяга на верность конституции?

Министерство, буржуазное par excellence {по преимуществу. Ред.}, оказалось столь неудачливым, что самые радикальные его мероприятия были парализованы радикальными членами собрания соглашателей. Оно оказалось столь убогим, что весь его крестовый поход против феодализма свелся к повышению налогов, одинаково ненавистному всем классам, а незрелым плодом всей его глубокомысленной финансовой политики явился принудительный заем. Эти две меры в конце концов предоставили только субсидии для похода контрреволюции против самой буржуазии. Но феодалы успели убедиться в «злонамеренных» планах буржуазного министерства. Таким образом, даже в финансовой борьбе прусской буржуазии против феодализма обнаружилось, что в своей непопулярности и бессилии она сумела даже деньги собрать только против себя САМОЙ, a — в денежных делах, господа, нет места сентиментам!

Если буржуазному министерству удалось восстановить против себя в равной мере городской пролетариат, буржуазную демократию и феодалов, то оно сумело также оттолкнуть и враждебно настроить против себя даже угнетаемый феодализмом класс крестьян, в чем ему усердно помогало собрание соглашателей. Вообще но следует забывать, что в продолжение половины своего существования это собрание находило в лице министерства Ганземана своего доподлинного представителя и что буржуазные мученики сегодняшнего дня были вчера пажами Ганземана.

Внесенный при Ганземане Патовым проект освобождения от феодальных повинностей (см. нашу прежнюю критику его^[118]) представлял жалкий плод бессильнейших поползновений буржуазии отменить феодальные привилегии, эти «отношения, несовместимые с новой государственной конституцией», и страха буржуазии перед революционным покушением на какой бы то ни было вид собственности. Жалкий, трусливый, узкий эгоизм до такой степени ослеплял прусскую буржуазию, что она оттолкнула от себя своего необходимого союзника — крестьянство.

3 июня депутат Ханов внес предложение,

«чтобы все ведущиеся переговоры касательно улаживаний отношений между помещиками и крестьянами и о выкупе повинностей немедленно приостанавливались по требованию одной из сторон впредь до издания нового закона об этом, построенного на справедливых принципах».

И только в конце сентября, т. е. спустя четыре месяца, при министерстве Пфуля согласительное собрание приняло проект закона о приостановке ведущихся между помещиками и крестьянами переговоров, причем все либеральные поправки были отклонены и предписано было «временно оставить в силе установленные текущие повинности» и «взыскивать спорные платежи и недоимки».

В августе, если не ошибаемся, собрание соглашателей признало «не неотложным» предложение Ненштиля о «немедленной отмене барщинных повинностей»; могли ли после этого крестьяне считать для себя неотложным делом сражаться за это собрание соглашателей, которое отбросило их назад по сравнению с фактическим положением, завоеванным ими после марта?

Французская буржуазия начала с освобождения крестьян. При помощи крестьян она завоевала Европу. Прусская буржуазия настолько погрязла в своих самых узких, ближайших интересах, что легкомысленно потеряла даже этого союзника и сделала его орудием в руках феодальной контрреволюции.

Официальная история падения буржуазного министерства известна.

Под крылышком этого министерства «государственная власть» настолько «укрепилась», энергия народа была до такой степени парализована, что диоскуры Кюльветтер — Ганземан должны были уже 15 июля выпустить обращение ко всем регирунгспрезидентам монархии, направленное против реакционных происков чиновников и, в частности, ландратов; что позднее наряду с собранием соглашателей в Берлине стало заседать «собрание дворянства и крупных землевладельцев для охраны» их привилегий^[119]; что, наконец, в противовес так называемому берлинскому