Другим моментом, оказавшим значительное влияние на характер английских рабочих, была иммиграция ирландских рабочих, о значении которой в этом отношении мы уже говорили. С одной стороны, она, как мы уже видели, конечно, снизила уровень английских рабочих, оторвала их от культуры и ухудшила их положение, но зато, с другой стороны, она содействовала углублению пропасти между рабочим классом и буржуазией, а следовательно, ускорила приближение надвигающегося кризиса. Дело в том, что социальная болезнь, которой страдает Англия, так же имеет своё течение, как и болезни живого организма; она развивается согласно известным законам и имеет свои кризисы, из которых последний и самый сильный решает судьбу больного. А так как английская нация не может погибнуть в этом последнем кризисе, а должна, наоборот, выйти из него обновлённой и возрождённой, то следует лишь радоваться всему, что обостряет течение болезни. Кроме того ирландская иммиграция содействует этому ещё тем, что приносит в Англию и прививает английскому рабочему классу страстный, живой темперамент ирландца. Между ирландцами и англичанами во многих отношениях такая же разница, как между французами и немцами; общение между более легкомысленным, легко возбудимым, горячим ирландцем и спокойным, выдержанным, рассудительным англичанином может в конечном счёте оказаться только полезным для обоих. Чёрствый эгоизм, присущий английской буржуазии, гораздо дольше сохранился бы и в рабочем классе, если бы не приметался к нему великодушный до самоотверженности, руководимый в первую очередь чувством, характер ирландца, и если бы чисто рассудочный, холодный английский характер не был смягчён, с одной стороны, примесью ирландской крови, а с другой стороны — постоянным общением с ирландцами.
После всего сказанного не приходится удивляться тому, что английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия. Буржуазия имеет со всеми другими нациями земли больше родственного, чем с рабочими, живущими у неё под боком. Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия. Это два совершенно различных народа, которые так же отличаются друг от друга, как если бы они принадлежали к различным расам; из этих двух народов нам на континенте до настоящего времени знаком был только один — буржуазия. А между тем именно другой народ, состоящий из пролетариев, имеет гораздо большее значение для будущего Англии{111}.
Об общественном характере английских рабочих, поскольку он находит себе выражение в ассоциациях и политических взглядах, ещё будет речь впереди. Здесь же мы намерены рассмотреть только последствия изложенных выше причин, поскольку они воздействуют на личные качества рабочего. — Рабочий значительно более отзывчив в повседневной жизни, чем буржуа. Я уже говорил выше, что нищие обычно обращаются почти исключительно к рабочим и что рабочие вообще больше делают для поддержания бедняков, чем буржуазия. Этот факт, подтверждения которому можно встретить на каждом шагу, подтверждает также в числе прочих и манчестерский каноник Паркинсон. Он говорит следующее:
«Бедняки больше подают друг другу, чем богачи беднякам. В подтверждение своих слов я могу сослаться на свидетельство одного из наших старейших, опытнейших, наиболее наблюдательных и гуманных врачей, д-ра Бардсли. Последний публично заявил, что общая сумма, которую бедняки ежегодно дают друг другу, превосходит ту, которую богачи дают за то же время беднякам»{112}.
Гуманность рабочих проявляется весьма отрадным образом и в других формах. Не баловала их самих жестокая судьба, и потому они умеют сочувствовать тем, кому плохо живётся. Для них каждый человек — человек, между тем как для буржуа рабочий не вполне человек. Вот почему рабочие обходительнее, приветливее и, хотя они больше нуждаются в деньгах, чем имущий класс, всё же они менее до них падки; для них деньги имеют ценность только ради того, что на них можно купить, между тем как для буржуа они имеют особую присущую им ценность, ценность божества, и превращают буржуа в низкого, грязного «человека наживы». Рабочий, которому это чувство благоговения перед деньгами совершенно чуждо, не так жаден, как буржуа, который готов на всё, чтобы побольше нажить, и видит цель своей жизни в наполнении своего денежного мешка. Вот почему рабочий гораздо более независим в своих суждениях, более восприимчив к действительности, чем буржуа, и не смотрит на всё сквозь призму личных интересов. От религиозных предрассудков его предохраняет недостаточное воспитание; ничего не понимая в этих вопросах, он не ломает над ними голову, ему чужд фанатизм, которым одержима буржуазия, и если он и бывает религиозен, то только на словах, даже не в теории; на практике же рабочий живёт только земными интересами и стремится устроиться в этом мире получше. Все буржуазные писатели сходятся в одном, — что рабочие не религиозны и не посещают церкви. Исключение составляют разве только ирландцы, некоторые старики и полубуржуа — надсмотрщики, мастера и им подобные. А в массе почти везде наблюдается полное безразличие к религии; можно самое большее встретить некоторый намёк на деизм, настолько неопределённый, что он выражается лишь в словесных оборотах или в безотчётном страхе перед такими выражениями, как infidel (неверующий) или атеист. Духовенство всех сект на очень плохом счету у рабочих, хотя оно лишь недавно потеряло своё влияние на них; но в настоящее время дело обстоит так, что простого возгласа: he is a parson! — это поп! часто бывает достаточно, чтобы прогнать священника с трибуны общественного собрания. Как самые условия жизни, так и недостаток религиозного и иного воспитания способствуют тому, чтобы сделать рабочих более объективными, более свободными от устаревших, установившихся принципов и предвзятых мнений, чем буржуа. Буржуа по уши погряз в своих классовых предрассудках, в принципах, привитых ему с детства, с ним ничего не поделаешь; он по существу консервативен, пусть даже и в либеральной форме; его интересы неразрывно связаны с существующим строем, и для всякого движения вперёд он человек мёртвый. Он перестаёт стоять во главе исторического развития, и на его место становятся рабочие — сперва только по праву, а затем и на деле.
Всё это, как и вытекающая отсюда общественная деятельность рабочих, которую мы рассмотрим ниже, составляет положительную сторону характера этого класса; отрицательную сторону также можно набросать в общих чертах, причём она не менее естественно вытекает из приведённых выше причин. Пьянство, распущенность в отношениях между полами, грубость и недостаток уважения к собственности — вот главные пункты обвинения, которые буржуа предъявляет рабочим. Что рабочие много пьют, это вполне естественно. Шериф Алисон утверждает, что в Глазго каждую субботу вечером напиваются допьяна не менее 30 тыс. рабочих, и это число, без сомнения, не преувеличено; в этом городе один кабак приходился в 1830 г. на двенадцать домов, а в 1840 г. — на десять домов; в Шотландии было уплачено акциза в 1823 г. с 2300 тыс. галлонов спиртных напитков, а в 1837 г. — с 6620 тыс. галлонов; в Англии в 1823 г. — с 1976 тыс. галлонов, а в 1837 г. — с 7875 тыс. галлонов{113}. Изданный в 1830 г. закон о пивных, облегчив устройство так называемых jerry-shops, в которых разрешается распивочная продажа пива, облегчил также распространение пьянства, поскольку чуть ли не у каждого дома оказалось по трактиру. Почти на каждой улице можно найти несколько таких пивных, а если где-нибудь за городом стоят рядом два-три дома, то наверное в одном из них есть jerry-shop. Кроме того имеются во множестве hush-shops, т. е. тайные шинки, торгующие без разрешения, и в самом центре больших городов в уединённых, редко посещаемых полицией кварталах, немало тайных винокурен, в которых ведётся перегонка спирта в огромных количествах. Гаскелл в цитированном произведении полагает, что в одном Манчестере имеется больше ста таких винокурен и что их годовое производство достигает по меньшей мере 156 тыс. галлонов. В Манчестере имеется кроме того более тысячи трактиров, следовательно сравнительно с числом домов по меньшей мере столько же, сколько в Глазго. Во всех других больших городах дело обстоит точно так же. И если принять во внимание, что, не говоря уже об обычных последствиях пьянства, мужчины и женщины всякого возраста и даже дети, часто матери с детьми на руках, встречаются в этих заведениях с наиболее низко павшими жертвами буржуазного режима — ворами, мошенниками и проститутками, если вспомнить, что иная мать поит вином грудного ребёнка, которого держит на руках, то вряд ли кто-нибудь станет отрицать деморализующее действие этих заведений на их посетителей. Пьянство во всей его грубости можно наблюдать в особенности в субботу вечером, после получки, когда работа прекращается немного раньше обычного и весь рабочий класс высыпает из своих трущоб на главные улицы. Мне редко удавалось в такой вечер выйти из Манчестера, не натолкнувшись на большое число пьяных, которые едва держались на ногах или валялись в канавах. В воскресенье вечером обычно возобновляются те же сцены, но с меньшим шумом. А когда все деньги истрачены, пьяница отправляется в первый попавшийся ломбард, которых в каждом большом городе множество, — в Манчестере их свыше шестидесяти, а на одной из улиц Солфорда (Чапел-стрит) от десяти до двенадцати — и закладывает всё, что у него ещё есть. Мебель, праздничная одежда, если она имеется, посуда — всё это каждую субботу в огромном количестве выкупается из ломбардов, затем почти всегда снова перекочёвывает туда не позже среды, пока какая-нибудь случайность не помешает выкупу и одна вещь за другой не останется в руках ростовщика или пока последний не откажется давать что-либо за изношенную, никуда не годную вещь. Кто собственными глазами наблюдал распространение пьянства среди рабочих Англии, тот охотно поверит лорду Эшли{114}, что рабочие ежегодно тратят на спиртные напитки до 25 млн. фунтов стерлингов. Насколько пьянство ухудшает материальное положение рабочих, как разрушительно оно влияет на их физическое и нравственное здоровье, какой разлад вносит в семейные отношения — всё это легко себе представить. Общества трезвости сделали, правда, немало, но что значат несколько тысяч «Teatotallers»{115} в сравнении с миллионами рабочих? Когда отец Матью, ирландский апостол трезвости, объезжает английские города, то нередко от тридцати до шестидесяти тысяч рабочих дают «pledge» (обет), но не проходит и месяца, как большая часть из них об этом забывает. Если, например, сосчитать, сколько человек в Манчестере дали за последние три-четыре года этот обет трезвости, то полученное число превысит общее число жителей города, а между тем не видно, чтобы пьянство заметно уменьшилось.
