Литмир - Электронная Библиотека

Разумеется, он имел в виду бабушку. Это не значило, что он упустил из виду звезду в целлофане; он тоже сравнивал ее с той, что в шортах, и уже не знал, куда поворачивать голову, куда направлять свою бедную головку.

Тут обнаружилась еще одна семья, большая семья спираторов. Лё Бестолкуй-переведатель-тесть, а также Мазьё, Роскийи, Мачут, Зострил и Сенперт, все промокшие от небесной влаги. За ними вырисовывались Спиракуль и Квостоган, не менее от, но на некотором расстоянии стоя.

Все перезыркивались. Лё Бе-уй идентифицировал девушку в шортах по ее схожести с Жаном.

— Ну и ну, — протянул он. — Это ты, Жан.

— Эй, вы! — отреагировала Элен. — Я никогда не кричала. Никогда.

Спираторы заткнулись.

— Она воняет, — сказал Манюэль. — Двинулись дальше.

И они двинулись.

Манюэль, Роберт, Альберих и Фюльбер несли носилки с некогда надзирающей. Позади: семья. Мать Жермена, существо ничтожное. Следом за ней: сыновья Пьер, Поль и Жан, каждый со своей половиной: Эвелиной, Алисой и Элен; последняя половинчатость — исключительно по родственной связи. В конце: шмыгающие и вынюхивающие спираторы.

Они все шли и шли.

Они шли похоронно.

Дождь все шел и шел.

Вода путалась с воздухом.

Они спускались по сухой горловине, вдоль которой располагались свалочные болота, а толпа родимогородцев взирала на них сквозь дождливые капли и видела их слегка искаженными, слегка истонченными из-за отчужденности, слегка измученными из-за траура, слегка транскрибированными на поверхности с небольшой отрицательной кривизной.

Штобсдел толкнул калитку ограды, и они вошли. Забарахтались в вязкой каше, в которой гнили те, что больше не жили в Родимом Городе. Носильщики выбрали место, которое показалось им довольно ухабистым, перевернули носилки и свалили груз. Бабушка, завернутая в последнее облачение, издала буль, после чего забрызганный грязью куль стал медленно погружаться. Поглощающая почва отозвалась несколькими пукающими звуками.

Шел дождь.

Куль исчез в топи.

Манюэль, Роберт, Фюльбер и Альберих переглянулись. Манюэль сказал Полю:

— С вас четыре тюрпина и три ганелона.

Мэр заплатил.

Пьер произнес:

— Приятно вдыхать чистый воздух.

— Я никогда не кричала, — сказала Элен.

Пьер посмотрел на жижу, скрывшую еще один отброс.

— Там внутри наверняка найдется немало причудливых экземпляров, — прошептал он.

— Крупные насекомые, мелкие букашки, — прошептала Элен. — Вместе. Скребут ночь. Маленькие лапки. Большие крылья.

— Они живут! — прошептал Пьер. — Они живут! Это трудно себе представить: породиться, побыть, подохнуть; возможно: мракостными, слепыми.

— В своем застенке, — сказала Элен, — я стала совсем седой. Но я никогда не кричала. Никогда.

— Утрачивая жизнь такой, какой ее воспринимает человек, — сказал Пьер, — я достигаю цели своих поисков.

— Вы ищете свалку? — спросил у него Манюэль.

Но Пьер уже об этом не думал.

— А идол так и не закончен, — добавил Манюэль.

Парни пялились на девушку в шортах и на звезду в целлофане. Эвелина на них прикрикнула:

— Не лезьте не в свое дело, оставьте статую в покое. Черт возьми!

Она оглядела Элен и Пьера.

— И это брат и сестра: как будто совершенно не, — проворчала она.

Затем, покосившись на Лё Бе-уя:

— Ну а ты, папа, все спиративничаешь? Старый хрыч.

Переведатель кашлянул. Слюна растворилась — незаметно, неразличимо — в дождевых каплях.

— Я тебя просто не узнаю, — прошептал Лё Бестолкуй. — То, что твой муж вышел, не закончив статую твоего свекра, еще не повод обращаться ко мне со столь прискорбной грубостью. Я протестую.

И, распаляясь, повторил чуть громче:

— Я протестую!

И даже потряс над своей головой раскрывалкой Лаодикеи.

На этот предмет Манюэль косился с начала церемонии. И вот теперь он наконец его вырвал из Бестолкуевых рук и закрыл.

— А вы, — заявил он, — лучше об этом позабудьте!

— Но ведь идет дождь, — воскликнул Лё Бе-уй.

— Действительно, — согласился Пьер.

— Идет дождь, идет дождь, идет дождь, — завопили спираторы.

— Что верно, то верно: хлыщет здорово, — добавил Роскийи, порываясь тоже вкусить свободы слова.

— Дрянная погода, — машинально подтвердил Пьер.

— Вы еще скажите, что мы мокнем не из-за вас! И что водоросли растут повсюду тоже не из-за вас!

Лё Бестолкуй уже чувствовал, как его шляпа начинает плесневеть. Он злился. К тому же, скопившись в немалом количестве у самой свалки, они начали постепенно погружаться в жижу, а отбросы, в противовес им, — подниматься на поверхность. Недавняя бабушка оказалась первой кандидаткой на подъем. Эвелина указала на нее пальцем:

— Смотрите, все никак не уймется. Может, и нам подняться? Как она?

Все закивали и забарахтались в сторону по домам. Паулина вновь затянулась в жижу.

— Не похоже, что она будет скоро закончена, — подытожил Лё Бестолкуй, обойдя статую несколько раз.

— Работы еще много, — ответил Пьер. — Выпьете фифрыловки? Эвелина, налей отцу стаканчик.

— Большое спасибо, — поблагодарил Лё Бестолкуй. — Но что-то я не очень понимаю. Безусловно, та статуя была более естественной.

— Это — нога, — пояснил Пьер, следуя за взглядом нотариуса. — Она еще не доделана. Не хватает растительности. Я успел сделать всего три волоска.

— А это?

— Глаз.

— Но почему один? Почему не два? По-моему, у вашего отца было два глаза. Где же второй?

— Вот.

— Не вижу.

— Я показываю то место, где он будет. Я к нему еще не приступил.

— За все это время? Мне кажется, дело продвигается не очень быстро.

— Папа, оставь его, на фиг, в покое, — сказала Эвелина, плеснув в стакан щедрую порцию фифрыловки.

— Ты стала очень дерзкой.

Эвелина пожала плечами. Мужчины чокнулись.

— Ты ревнуешь? — спросил у дочери Лё Бестолкуй.

— Я ей верен, — пылко ответил Пьер.

— Да я не об этом. Может, ей хочется показывать свои ноги, как твоей сестре в шортах или как твоей невестке в купальнике.

— А что? У меня ноги красивые.

Она задрала юбку, спровоцировав вокруг себя небольшое наводнение.

— Какая грязища, — вздохнула она.

Лё Бестолкуй принялся оценивать ноги дочери.

— И все же, — заявил он, — у Элен они более округлые, а у Алисы — более упругие.

— А ты что, их щупал, старый ты крендель? — спросила Эвелина.

— Что касается Алисы, то я прекрасно изучил ее ноги, когда ходил в кинематограф. Даже на ровной поверхности я способен угадать, упругие у женщины ноги или нет.

— С тех пор она постарела, — заметила Эвелина.

— Я так и знал, что ты ревнуешь.

— А вот мне, — сказал Пьер, — мне на ноги Алисы наплевать.

— А вы могли бы друг друга полюбить? — внезапно спросил у Пьера Лё Бестолкуй.

— Вряд ли, — ответила Эвелина.

— Конечно же нет, — ответил Пьер.

— Папа, не засирай нам мозги, — добавила Эвелина.

— Ладно, ладно.

Переведатель рассеянно посмотрел в окно, которое заливало дождем как из ведра.

— Как назло, этот засранец Манюэль увел мою укрывалку.

— Укрывалка не твоя, а Лаодикеи.

— Ладно, ладно.

Он переминался из лужи в лужу. Пьер хлопнул тестя по спине, отчего из редингота ударили чуть ли не фонтанные струи.

— Итак, переведатель, что вы думаете о моей статуе?

— Гм! гм!

— Откровенно.

— Ну же, старый хрен, — подхватила Эвелина, — давай, высказывай свою мысль, хотя то, что крутится у тебя на языке, вряд ли можно считать осмысленным.

— Ну, в общем… — проговорил Лё Бестолкуй.

Он замялся.

— Она не готова.

— И это все, что ты можешь сказать? — спросила Эвелина.

Пьер обречено махнул рукой.

— Ладно, пусть треплет языком то, что и так очевидно.

— И все-таки я имею право на последнее слово! — закричал выеденный из себя Лё Бестолкуй. — Так больше продолжаться не может! Твоя невестка выступает чуть ли не голая, еще хуже, чем голая, причем на Полуденном Празднике. Твоя сестра заявляется от чужеземцев, да еще без предупреждения. А ты сам выходишь без разрешения. Так больше продолжаться не может!

44
{"b":"268197","o":1}