Я поймал конец плети, ударил его ногой под колено и с такой силой рванул назад, что не ожидавший нападения Илья Ильич упал на спину, глухо ударившись затылком об пол. Уже лежа на спине, он увидел и меня и Капитолину. От ужаса глаза его округлились, он что-то хотел сделать или сказать, но ничего не смог из себя выдавить и застыл на месте, опадая своей возбужденной плотью.
Наконец, он собрался и заговорил быстро и неразборчиво:
— Товарищ Алексей! А мы тут хотели немного побаловаться, Ты прости за Ордынцеву, но она сама ко мне пристала. Сам знаешь, все они б…и! Если хочешь, я тебе всех отдам, делай с ними что захочешь! Они все умеют, их товарищ Трахтенберг научил! Мы же с тобой товарищи по партии! Эсеров сейчас везде арестовывают, как ренегатов! Ее все равно в расход пустят, а мы с тобой хоть натешимся!
Чем яснее Опухтин понимал, что меня ему не пронять, тем торопливее и бессвязнее он говорил. Теперь, когда от ужаса перед смертью его торчащее естество опало и съежилось, он перестал походить на пьяного фавна, а начал смахивать на обыкновенного паука.
— Алексей, развяжи меня, — трезвым, злым голосом потребовала Даша.
Однако, я не спешил отворачиваться от павшего героя, который, елозя по полу голой спиной, пытался доползти до кресла, на котором лежали его одежда и наган.
— Замри! — приказал я, а так как Илья Ильич не послушался и, продолжая что-то возбужденно бормотать, сделал еще одно движение в сторону оружия, пошел по недавно проторенному пути, влепил пулю в пол точно ему между ног.
Опухтин взвыл от ужаса и уставился на меня стеклянными глазами.
— Капитолина, развяжите, пожалуйста, Дарью Александровну, — попросил я.
Капа подошла к кровати и начала развязывать напутанные узлы. Все оставались на своих местах и ждали, когда она кончит возиться с веревками. Наконец, Даша вырвала из петли руку и села, инстинктивно прикрывая обнаженное тело остатками одежды. Илья Ильич, не шевелясь, лежал в той же «развратной» позе, только переводил умоляющий взгляд с одной женщины на другую, вероятно, надеялся, что они за него заступятся.
Алена, которую Ордынцева оттолкнула ногой к противоположной стене, застыла на месте, видимо, не зная, что ей делать. Наконец, Капа справилась со второй веревкой, и Даша встала, растирая затекшие запястья.
— Так я сама к тебе пристала, товарищ Опухтин? — спросила она, брезгливо рассматривая поверженного в прах хозяина.
— Товарищи, товарищи, не нужно делать поспешных выводов! — ответил он, садясь и принимая пристойную позу. — Каждый человек может ошибиться!
— Я сейчас тоже ошибусь! — угрюмо отреагировала на это странное в такой ситуации заявление Ордынцева, подошла к креслу, на котором лежало платье Ильи Ильича, и взяла его наган.
— Товарищ Ордынцева, вы не сделаете это! — воскликнул Опухтин. — Я зампред Укома, вы ответите перед нашей партией за самоуправство!
Наблюдать, как голый, сидящий на полу Опухтин пытается превратить разборку его полового бандитизма в партсобрание, было так смешно, что я не удержался от улыбки. Даша взвела курок и пристально смотрела ему в лицо. Мне стало интересно, сможет ли она выстрелить в безоружного, голого человека, даже такого негодяя, как Опухтин.
— Дарья Александровна, я умоляю вас! — сказал он, дрожащим голосом. — В конце концов, вспомните о партийной солидарности и терпимости!
Не знаю, что вспомнила в этот момент Ордынцева, но мне уже стало ясно, что выстрелить она не сможет Я и сам не знал, что дальше делать с нашим бывшим товарищем.
— Всем одеться, — приказал я.
Наше странное собрание слишком напоминало прелюдию к групповухе. Первой откликнулась Алена, торопливо натянула на себя розовую шелковую рубашку, в которой стала казаться еще более привлекательной, чем совсем без одежды. Опасливо глядя на Ордынцеву, Илья Ильич начал, елозя задом по полу, подтягиваться к креслу со своей одеждой. Одна Даша оказалась не у дел в своем располосованном на лоскуты солдатском обмундировании.
— Есть у вас здесь нормальная женская одежда? — спросил я Капитолину.
— Есть, — ответила она, оценив взглядом Дашу. — Пойдемте, товарищ, в гардеробную, — сказала она, делая приглашающий жест рукой; Ордынцева кивнула и обе женщины вышли из комнаты.
Пока их не было, Опухтин успел одеться и неприкаянно стоял у кресла, не решаясь сесть. Я не обращал на него никакого внимания, говорить нам было не о чем, а выслушивать лживые оправдания было бессмысленно. Даши и Капы не было уже минут двадцать, но в комнате ничего не менялось. Илья Ильич начал покашливать, видимо, только для того, чтобы на него обратили внимание. Я не повел и ухом, делая вид, что рассматриваю фривольные картины на стенах. Авторы этих произведений не скупились на яркие краски и количество обнаженной женской и мужской плоти, Скорее всего, эти художественные поделки должны были демонстрировать крайнюю степень разврата или свободы творчества.
— Эти картины нарисовал наш местный художник Панкратов-Дольский, — тихим голосом сообщил Опухтин. — Он известен во всей России, но лучшие его работы висят здесь, у нас.
Искусствоведческий разговор я тоже не поддержал, и Илья Ильич опять замолчал В это время в гостиную вернулись Даша и Капитолина, обе в старинных вечерних платьях. Глянув на Ордынцеву, я слегка открыл рот, да так и забыл его закрыть. За четверть часа она совершенно преобразилась, Перед нами стояла высокая, гибкая, с высокой грудью и тонкой талией молодая женщина. Стриженные волосы, никак не подходящие к фасону платья, она небрежно распушила их, отчего ее шея стала казаться высокой и посадка головы гордой до высокомерия. Даша слегка щурила близорукие глаза, что придавало ее лицу девичью беззащитность и дополнительный шарм. Красавицей Ордынцеву можно было посчитать условно, но то, что никто не пройдет мимо нее, не обернувшись, было несомненно. Рядом с крупными, фактурными одалисками, она выглядела утонченной аристократкой и, как ни странно, никак от этого не смущалась.
— Дарья Александровна, вам так идет это платье, — льстиво сказал Опухтин.
Я оглядел собравшихся. Картина складывалась сюрреалистическая. В комнате, напоминавшей холл, находились две дамы в длинных вечерних платьях, третья в необыкновенно сексуальной, прозрачной ночной рубашке, и при них два кавалера — комиссар в кожаном френче и оборванец в заношенной солдатской шинели.
И тут зазвонил телефон! Я уже забыл, что на свете существуют такие средства связи, и чуть не подпрыгнул на месте. Опухтин был поражен не меньше моего, правда, по другой причине, он дернулся и заметался глазами по комнате, не зная, что делать.
Я послушал, откуда идет звук, и показал Илье Ильичу на комод, в который был спрятан аппарат:
— Вам, кажется, звонят, ответьте!
— Да, да, конечно, — растерянно сказал он, — пусть себе звонят, это так, пустяки!
Мне телефонная связь на тайной озерно-лесной даче, в десяти верстах от города пустяком не показалась, и я повторил:
— Вам звонят, возьмите трубку!
Опухтин как-то бочком отошел от своего кресла, отпер ключом ящик комода, выдвинул его и вынул старинный телефонный аппарат с ручкой отзвона.
— Наверное, ошиблись номером, — не поднимая трубки, сказал он и попытался положить телефон на место.
— Давайте, проверю, — подойдя к нему, предложил я.
— Ничего, я сам, — отказался он, снял с рычага трубку и покрутил ручку динамо-машинки. — Ало, кто у аппарата? — надсадно закричал он в трубку, после чего весь превратился в слух. Я тоже наклонился к телефонной трубке, пытаясь понять, о чем идет разговор, но слышал только треск и писк. Однако, Илья Ильич что-то расслышал, потому что вдруг снова закричал:
— Так точно, товарищ Трахтенберг!
Не зная, что сказал ему таинственный Трахтенберг, я приник к обратной стороне трубки, но там опять только трещало и пищало. На этот раз даже Опухтин ничего не услышал и, с сожалением, несколько раз крутанул ручку отбоя.
— Что сказал Трахтенберг? — спросил я, пристально, со значением глядя ему в глаза.
