Уже стоя возле него, я увидел, что стрелок закачался и, выронив из рук ружье, опускается на дорогу.

– Ну! – грозно спросил я, стараясь, чтобы голос у меня не дрогнул. – Кто еще на тот свет хочет?

Желающих, судя по общей реакции, не оказалось. Разбойники попятились и испуганно смотрели на лежащего на земле товарища.

– Убили, братцы, убили! – вдруг жалобно закричал раненый, доказывая, что все еще жив.

– Ты, это, барин, чего творишь?! – обиженно спросил атаман. – Разве есть закон живых людей убивать! Энто ли по-христьянски?

Я не нашелся, что ответить на такое странное обвинение профессионального душегуба. Он же совсем по-детски шмыгнул носом:

– С пистолетом-то кажный стрелить может. А вот ежели ты такой смелый, то давай один на один, – неожиданно предложил он.

– Давай! – с деланным азартом согласился я, понимая, что если начнется общая свалка, шансов у меня не будет никаких.

– На саблях или на кулаках? – благородно предоставил мне право выбора атаман.

– А ты как хочешь? – ушел я от ответа.

– Давай на саблях! – хитро сощурив глаза, сказал он.

Я нерешительно помялся, давая возможность противнику утвердиться в мысли, что я опасаюсь исхода боя. Дуэль на кулаках меня совсем не привлекала. Я еще не имел случая в восемнадцатом веке увидеть нормальную драку, и потому не знал, какие имею технические преимущества перед аборигеном, тем более, что атаман был значительно тяжелее и, по виду, сильнее меня. Моя притворная робость его ободрила, и он утвердился в правильности выбранного оружия.

– Что же ты за барин, когда мужика испугался?! – нагло скаля зубы, спросил он, хотя сам незаметно отстранялся от моего клинка.

Мне осталось только самолюбиво обидеться и решиться на неравный бой:

– Ладно, – неохотно согласился я, – на саблях, так на саблях. Коли ты побьешь, все мое – твое, коли, я побью – наоборот. Клади крест.

Атаман согласно кивнул и перекрестился. Я опустил саблю. Разбойники же одобрительно закричали, заинтересованные предстоящим развлечением. Про раненого товарища они, естественно, забыли. Тотчас на ровном месте организовался круг. Мужики принялись подбадривать своего предводителя, не сомневаясь в его замечательных способностях.

– Прогадал, барин! – закричал один из разбойников с веснушчатой глупой физиономией. – Прокопыч, он того! Он спуску не даст!

– Известно, не даст! – поддержал его еще кто-то. – Прогадал ты, барин! Прокопыч, он – сила!

Пока продолжались эти разговоры, мы с противником скинули верхнее платье и встали в позиции. У атамана была казацкая шашка, сантиметров на пять длиннее моего восточного клинка. Учитывая физическую силу «Прокопыча» – это было большое преимущество. Вряд ли его рука быстро устанет от тяжелого оружия.

– Приступим, пожалуй! – предложил я.

Атаман сначала радостно засмеялся, потом, видимо, нагнетая решительность, угрожающе вытаращил глаза, утробно заревел и, вращая над головой шашку как дубину, бросился на меня.

Похоже, что правил фехтования он просто не знал и пытался, как и раньше, подавить противника нахрапом. Я спокойно принял его удар, увел его клинок вниз по касательной и, пока конец шашки двигался по инерции вниз, приставил острие сабли к шее противника, порезав ему для большей убедительности кожу. – Сдавайся или голову срублю!! – заорал я диким голосом. Разбойники в страхе попятились назад, расширяя круг. – Всех перережу, мать вашу так, перетак!

Угроза подействовала, и они отступили еще дальше. Теперь у меня образовалось достаточное пространство для маневра, если дело дойдет до схватки. Один атаман оставался невозмутимым. Он отбросил в сторону свое оружие и неожиданно спокойно согласился сдаться:

– Твоя взяла! Видать, ты, барин, в рубашке родился.

– Прокопыч, он скажет! – радостно закричал веснушчатый заводила. – Он востер, да и барин молодцом!

– Это, как водится, – поддержал его прежний подголосок.

Разбойники, кажется, не разочарованные так быстро кончившимся зрелищем, одобрительно смотрели на меня. Меня их неожиданная реакция на поражение атамана удивила.

– Ну, коли крест клал, гони казну! – потребовал я. В ответ раздался дружный смех.

Мужики радостно гоготали над одураченным барином.

Агрессия недавнего боя прошла, и видно было, что это вполне безобидные, добродушные люди.

– Так нетути никакой казны, барин, – наконец, смог объяснить причину общего веселья конопатый.

– Это верно, – смущенно подтвердил и атаман, – не разжились еще казной, а что было, давно пропили и проели. Ежели хочешь, нашего пленного себе возьми, да только очень уж он захудалый.

Мне осталось только обескураженно покачать головой. Между тем раненый продолжал жалобно стонать, явно не собираясь умирать. Я подошел к нему. Плечо мужика было в крови. Он смотрел на меня затравленными осуждающими глазами.

– Нечто можно, барин, в православного стрелять? Погубил и мою, и свою душу. Как мне помирать без покаяния!

Мне осталось только пожать плечами. К примитивному эгоцентризму соотечественников, не соизмеряющих своих действий в отношении окружающих с ответными действиями в отношении себя, я привык и в нашем времени.

Ничем от далеких предков в этом вопросе мы не отличаемся. Может быть, только тем, что реже стреляем друг в друга из фитильных ружей и чаще перекрываем выезд с парковок.

Однако с раненым нужно было что-то делать. На это гуманизма у меня еще хватило. Я приказал снять с него солдатский сюртук и рубаху. Разбойники охотно повиновались. А я начинал чувствовать себя Дубровским.

На счастье «эгоцентрика», я стрелял навскидку, не целясь, и рана оказалось пустяковой. Плечо было прострелено навылет, пуля пробила мышцу, не задев кость. Я спросил водки и чистый лоскут. Водка, понятное дело, после заминки нашлась, а вот с бинтом дело не сладилось. Пришлось оторвать полу от нательной рубахи раненого. Я продезинфицировал рану и «бинт» сивухой и сделал ему тугую повязку. Разбойники благоговейно наблюдали за моими манипуляциями.

– Ты, барин, никак лекарь? – почтительно поинтересовался атаман.

– Лекарь.

– Чего же сразу не сказал! – укоризненно произнес он.