Небо, наконец, прояснилось. Солнце быстро прогревало землю. Наши кобылки весело бежали по дороге, разбрасывая копытами грязь. Иван правил лошадьми, Аля прижималась ко мне, пытаясь, видимо, загладить неприятное впечатление от нашей первой семейной размолвки.

В Завидово нас не ждали. Оставив Ивана при лошадях и арсенале, мы с Алей без приглашения вошли в дом. Не обращая внимания на слоняющихся по дому дворовых людей, мы направились прямиком в спальню помещика. Я постучался и, не ожидая приглашения, вошел в комнату.

Трегубов полулежал на кровати, обложенный подушками, и с удивлением посмотрел на нас. В спальне, кроме хозяина и двух женщин, из которых одна была моя ночная помощница, был еще мой приятель Вошин.

Он что-то темпераментно рассказывал хозяину, но при нашем появлении замолчал. Он переоделся и был в другой одежде, чем утром.

– Добрый день, – поздоровался я с присутствующими. И добавил, отвечая на недоумевающий взгляд больного. – Я ваш доктор, Алексей Григорьевич Крылов, а это моя жена Алевтина… (я до сих пор не побеспокоился узнать Алино отчество) …Сергеевна, – наобум добавил я.

Трегубов поздоровался слабым голосом и тревожно покосился на своего управляющего.

– Вы, кажется, хотели меня видеть? – спросил я.

– Я, собственно… – замялся хозяин, – это, вот, Иван Иваныч, он, собственно, он говорит, что вы его, что, одним словом, на него напали…

– Если у господина Вошина есть ко мне претензии, я всегда к его услугам. Кто вам отвязал растяжку?

Мое хитроумное приспособление для поломанной ноги сняли и куда-то унесли.

– Было больно, вот я и подумал, – виноватым голосом сказал Трегубов.

– Воля ваша, если хотите, чтобы у вас неправильно срослась кость, и остаться на всю жизнь хромым.

– Я не знал, вот ей-Богу, не знал. Иван Иваныч, собственно, сказал, что можно и так…

Мне было неинтересно, что еще сказал «Иван Иваныч», который стоял наподобие соляного столба, ни на что не реагируя, и я опять перебил помещика:

– Распорядитесь все восстановить. Впрочем, сами решайте. Хромым будете вы, а не я.

– Принесите эту вещь, – испуганно попросил Трегубов.

Одна из сиделок бросилась из комнаты и столкнулась в дверях с дамой неяркой внешности, но по-своему приятной, одетой в европейского покроя платье. Та вносила в комнату серебряный поднос с хрустальным графинчиком и тонким стаканом.

Увидев нас, женщина остановилась, не зная, что делать дальше.

– Бонжур, – наконец, поздоровалась она. – Я, кажется, не вовремя…

– У нее в кувшине отрава, – едва слышно прошептала мне Аля.

Женщина уже повернулась, собираясь уйти, когда я среагировал на Алино предупреждение и задержал ее:

– Куда же вы, сударыня, подождите, думаю, что у нас есть, что сказать друг другу…

Дама побледнела, испуганно посмотрела на меня, потом на застывшего Вошина и попыталась плечом открыть дверь. Я опередил ее, поймал за локоть и насильно втащил в комнату. Вошин дернулся было, но, сообразив, чем наше противостояние для него может кончится, остался на месте.

Я, между тем, подвел упирающуюся женщину к постели больного и заставил поставить поднос с отравленным питьем на туалетный столик. Трегубов во все глаза смотрел на мои странные действия, ничего не понимая.

Дама, освободившись от подноса, попятилась от меня под защиту Вошина.

– Это что? – спросил я ее, указывая на графинчик.

– Лекарство, то, что доктор прописал, – пискнула она.

– Какой доктор? – поинтересовался я.

– Который Василия Ивановича лечил.

– Никак нет-с, – наконец, обрел голос Вошин, – это клюквенная вода. Это я распорядился.

– Ну, так сами и выпейте, – сказал я.

Вошин с ненавистью смотрел на меня и не двигался с места. Тогда я налил жидкость в стакан и протянул ему.

– Извольте выпить!

Неожиданно управляющий ударил меня по руке, и стакан, упав на пол, со звоном разбился. Пока я машинально провожал его взглядом, Вошин врезал меня кулаком в лицо. Опыта кулачного боя у него было маловато, и удар получился не сильный, но болезненный.

У меня дернулась голова, но я успел сгруппироваться и встать в боксерскую стойку. Щека и губы тут же онемели. Следующий его выпад меня уже не достал. В ответ я пнул Вошина ногой по голени и тут же ударил в челюсть. Иван Иванович оказался крепким мужиком и удар выдержал.

Пронзительно закричала дама с графином. Вошин быстро оправился после моего прямого и, сгорбившись, выставив вперед кулаки, пошел на меня. Я сделал обманное движение, он попытался отклониться и, вместо прямого в нос, получил удар дворовым апперкотом в подбородок.

С боксом у меня тоже, как и у него, не ладилось, потому что и после моего второго «нокаута» он опять устоял на ногах и ответным ударом зацепил меня кулаком, содрав кожу на скуле.

В этот момент двери в спальню распахнулась, и в нее ворвалось несколько дворовых. Я отскочил к окну, намереваясь позвать на выручку Ивана с пистолетами.

– Вяжите его! – слабым голосом закричал Трегубов. Слуги замешкались, не зная кого из нас «вязать». Потом увидели, на кого показывает барин, и навалились на Вошина. Дама, прервав визг, упала в обморок.

Иван Иванович попытался вырваться из рук дворовых и начал кричать что-то нечленораздельное, но угрожающее. Мужики под видом того, что пытаются его удержать, начали охаживать управляющего кулаками.

Однако ненависть ко мне у него была так велика, что Вошину удалось вырваться из их рук и опять броситься на меня. Дворовые успели его перехватить, повалили его на пол и начали лупцевать по-настоящему.

– Хватит, – приказал помещик, когда Иван Иванович окончательно перестал сопротивляться.

Мужики неохотно подчинились. На крики и шум спальня постепенно наполнилась людьми. Кто-то сбегал за веревками, и Вошина связали по рукам и ногам.

Я отошел с Алей в сторонку и тихонько спросил:

– Она знала, что в графине отрава?

Аля утвердительно кивнула головой.

– А еще кто-нибудь знал?

– Из тех, кто в комнате, никто. Все ненавидят управляющего и рады, что барин велел его связать.

Между тем Трегубов взялся решать судьбу своего помощника. Тот, окровавленный, лежал на полу и не подавал признаков жизни.