причастности ко всему происходящему, глубокую искренность, составляющую

самую суть гражданского чувства. Сила этого чувства такова, что все страдания

мира неразрывно связаны с личностью каждого художника, мыслителя,

интеллигента, они проходят через его жизнь и сердце — это составляет особый нерв

русской культуры. Такую особенность Гете обозначал как "stirb und werde" (умри и

воскресни), и это объясняет трагическую судьбу многих мастеров культуры России

XX века. Каждый художник буквально умирал и воскресал вновь в своих работах, он

совершал рывок в неведомое и испытывал почти физически боль напряжения.

Открывая новые горизонты, культура России в XX веке постоянно

К. Сомов.

Портрет А. Блока

заходила в тупик, из которого, казалось, нет выхода, но погибая, она

воскресала каждый раз в новом качестве. Это двигало ее вперед, но и

вело к невосполнимым потерям. Предчувствие этого трагизма мы читаем у А. Блока

в поэме “Возмездие”:

Двадцатый век... Еще бездонней,

Еще страшнее жизни мгла;

Еще чернее и огромней

Тень Люциферова крыла...

...Сознанье страшное обмана

Всех прежних малых дум и вер,

И первый взлет аэроплана

В пустыню неизвестных сфер...

И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к отчизне...

И черная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

577

Невиданные мятежи... [36, т. 2, с. 220].

Начало века, как и в Европе, в предчувствии

грядущих катастроф и изменений объято всплеском

декаданса. Но среди упадочных настроений, угрюмых

предсказаний прекрасным отзвуком пушкинского

“золотого века” культуры прозвучал чистый голос

“серебряного века”. Авторство этого понятия

приписывают разным личностям: поэту Н. А. Оцупу,

философу Н. А. Бердяеву и другим, но термин

не принят в научных исследованиях. Наиболее ярко

специфика “серебряного века” отразилась в поэзии,

хотя и живопись, и архитектура, и скульптура, и проза,

и драматургия несли на себе отпечаток своей эпохи, в

которой преобладал модернизм. Границы “серебряного

века” отсчитывают от речи Достоевского о Пушкине

(1880) до речи Блока “О назначении поэта” (1921)

Л. С. Бакст.

[159, с. 500]. В литературе этого времени не было

Ливень. 1906 год

единого направления. Многие ее черты сложились в

символизме — наиболее оформленном направлении как в литературе, так и во всем

развитии культуры. Многие теоретики, начиная с Н. А. Бердяева, отмечают, что

литературный мир начала века был слишком разобщен с народным движением

своего времени и стал особой формой ухода от этого жестокого бытия, в котором нет

места красоте. Так же, как и в Европе этого же времени, русский символизм пытался

отыскать следы вечной Красоты, вечной Женственности в распадающемся мире, что

прозвучало в поэзии А. Блока. В. Брюсова, К. Бальмонта (1867—1942),

О. Мандельштама (1891—1938), А. Ахматовой (1889—1966), М. Цветаевой (1892—

1941). (Надо заметить, что не все названные авторы могут со всей определенностью

считаться символистами, но у всех мы найдем близкие по смыслу идеи).

В искусстве, в той или иной форме продолжавшем традиции прошлого,

появляется и еще одна тенденция: поиск новой формы. Новая реальность в

XX веке ворвалась в жизнь всех стран мира, но с особенным размахом — в жизнь

России с ее многими неразрешенными проблемами прошлого. Новая, ежедневно (а

иногда ежечасно) меняющаяся действительность требовала иных способов ее

изображения в искусстве, этого требовал и внутренний мир художников, который

вписывался в эпицентр всех катаклизмов. Первый натиск новизны ощутила на себе

художественная форма. Крушение гармонии или мечты о ней, прежних привычных

норм жизни и отношений между людьми — все это “Люциферовым крылом” задело

и художественную форму. Многие поэты начали свои литературные эксперименты, а

развитие техники дало этим экспериментам научные названия: лаборатория стиха,

мастерская поэта и пр. Поиск новой формы в литературе сразу же коснулся (для

578

литературы) изменений в области литературного языка. От поисков созвучий

Брюсовым:

Мой милый маг, моя Мария,

Мечтам мерцающий маяк!

Мятежны марева морские,

Молчаньем манит мутный мрак.

Мой милый маг, моя Мария,

Мечтам мерцающий маяк!

поэзия медленно подбирается к смысловым созвучиям, дорисовывающим картину у

Бальмонта:

Вечер. Взморье. Вздохи ветра.

Величавый возглас волн.

Близко буря. В берег бьется

Чуждый чарам черный челн.

Но эти созвучия (аллитерации) были известны поэзии еще в прошлом веке

( ср.: Шииенье яенистых бокалов и пунша пламень голубой — у Пушкина). Велемир

Хлебников (1885—1922) в молодом задоре решил по-новому соединять значащие

части слов (приставки, корни, суффиксы):

Мы чаруемся и чураемся!

То чаруясь, то чураясь,

Из чарыни взор чурыни.

Здесь чарахарь, там чурахарь.

Чареса и чуреса.

И чаруйтесь, и чурайтесь!

Поиск новых слов для поэзии зашел в тупик, когда Алексей Кручёных создал

принципиально новые слова, разобрав слово до букв:

Дыр, бул, щир, убещур,

Вы, со, бу. Р, л, эз!

Смысл покинул поэзию на этом эксперименте, но поиск нового вдохновил

множество поэтов, среди которых была целая когорта талантливых людей.

Поиски в области искусства располагались между движением к классике и

Пролеткультом, который на своих знаменах начертал задачи создания

принципиально новой культуры. Пролеткульт — также явление неоднородное и

неоднозначное. В этом движении были свои крайние и свои умеренные. Один и тот

же поэт, В. Кириллов в разных своих стихах призывал к разным ценностям:

579

Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля,

Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.

Сопоставим это с другим: “Он с нами, Лучезарный Пушкин, и Ломоносов, и

Кольцов!” [159, с. 527]. Призывы к тому, чтобы сбросить Пушкина с корабля

современности, могли быть не более, чем бравадой молодых и часто не слишком

образованных людей. Умеренная часть Пролеткульта призывала к тому, чтобы

пролетариат овладел всем культурным достоянием прошлого. Это было сказано за

несколько дней до Октябрьской революции в резолюции конференции

Петроградских пролетарских культурных организаций.

Художественный поиск, осуществленный изобразительными искусствами, был

не менее стремительным. Если в прошлом веке противостояли друг другу два

направления: критический реализм передвижников и академическая живопись, то

уже следующее поколение художников создает новую линию в живописи,

представленную И. Левитаном (1860—1900) и его пейзажами, несущими не только

зрелище, но и мысль, не только восхищение вечно прекрасной природой, как во

всемирно известной “Золотой осени”, но и состояние души, как в его полотнах

“Осенний день в Сокольниках”, “Над вечным покоем”, “Владимирка”, “Русь”.

Недаром А. П. Чехов, страдающий от болезни, чувствующий себя

одиноко в Ялте, как к лучшему лекарству, прибегал к живописи Левитана, несшей с

собой самый дух средней полосы России. В это же время расцвел талант М. Врубеля

(1856—1910), пытавшегося каждой деталью своих работ войти и ввести зрителя во

внутренний мир своих образов и, одновременно, во внутренний мир автора. Возле