и другие моменты движения общества к появлению нового в практической

деятельности людей потребовали от личности, чтобы ее гармоничность заключалась

не только в этике, но и в интеллектуальности. Для ренессансного человека знание —

добродетель, стремление человека к счастью — это его стремление к знаниям.

Знания нужно добывать в окружающем мире, как полагал Томас Мюнцер, доверяя

не авторитетам, а лишь собственному разуму. Вырабатывается новый способ

мышления, в центре которого стоит человек, и равной ему видится природа. Только

человек может употребить все свои силы и на выявление особенностей бытия

природы, и на конструирование нового, что является уделом только человека. В

своей созидательной деятельности он выступает как бог, творец, создатель. И этим

определяется его особенное отношение к художникам и мыслителям.

Многие гуманисты владели по большей части умозрительным знанием, против

чего выступил Леонардо да Винчи. “Он подчеркнул решающее значение практики и

опыта в познании мира. Он считал лишенной ценности мысль, ограниченную

возможностями чистого созерцания, не соединенную с действием и не

379

подтверждаемую критерием практики (опыт — лучший учитель, его не заменят

никакие книги). Однако практика, по его убеждению, в свою очередь, “должна быть

основана на хорошей теории”. Опыт открывает путь к проникновению в законы

природы, но в конечном итоге они познаются разумом, ибо сама природа устроена

разумно, полагал Леонардо, веря в неизменность “принципов”, лежащих в основе

вещей и явлений” [290, с. 36]. Именно ему принадлежит мысль о том, что “там, где

природа кончает производить свои виды,— там человек начинает из природных

вещей создавать с помощью той же самой природы бесчисленные виды новых

вещей” [112, с. 328].

В этих своих проявлениях гуманизм эпохи Возрождения выступал как

свободомыслие. Он возвеличил человека в единстве его природного и духовного, в

богатстве его мышления и чувственности, величия разума и кипении страстей.

§ 4 Эпоха Возрождения и религия

Страстность эпохи Возрождения отразилась во взаимоотношениях новой

культуры с религией и церковью. Как бы сильна ни была струя атеизма в этот

период, как бы ни бунтовал ренессансный человек против ограничения свободы

религией, он все же оставался в рамках христианского взгляда на природу, на ее

сотворенность Богом. Одни мыслители горячо защищали идеи божественной

предписанности каждого явления, другие также горячо отвергали, но все они

признавали человеческий разум единственным хозяином человеческой жизни, и

религия виделась как религия разума. Уже средние века привели философа и

богослова Пьера Абеляра (1079—1142) к поискам разумного в религии: "Nihil

credentum nisi plus intellectum" — “Веровать должно лишь такой истине, которая

стала понятной для разума” [12, т. 1, ч. 2, с. 805]. И Абеляр, и Фома Аквинский

стремились соединить вероучение со здравым смыслом. Но для мыслителей

Возрождения разум опережает веру. И эта идея, постепенно расширяющая свое

влияние, ложится в основу реформации церкви.

380

Джотто. Оплакивание Христа

В любой философской системе, даже очень радикально настроенных

теоретиков, нельзя было обойтись без Бога. Поэтому теория мироздания ищет

компромиссы: Бог выступал как создатель благ, но большинство гуманистов поет

гимн гению человека, которого считают почти равным гению творца небесных

светил. Так расчищается путь к тому, что Богом станет считаться природа, а

гармония — первоначалом самой природы [290, с. 18].

И все-таки Возрождение было христианским, правда, само христианство

претерпело изменения, вступив в отношения с новой культурой, приведшие к

Реформации и новому направлению в христианстве — протестантизму [157, с. 28,

29]. Возрождение впервые обнажило противоположность не только между религией

и научным знанием, но и между религией и институтом церкви.

Некоторые гуманисты, сближая язычество и христианство, не находили в них

принципиальных отличий, считая, что любая вера — прибежище неразумных и

источник заблуждения. “Верить,— говорил поэт и теоретик Возрождения Франческа

Гвиччардини (1483—1540), — значит не что иное, как иметь твердое мнение и даже

уверенность в вещах неразумных... Слишком большое благочестие калечит мир, так

как оно размягчает души, вовлекает людей в тысячи заблуждений и отвращает их от

дел благородных и мужественных” [290, с. 21]. Но и он приходит к следующему

выводу: “Не боритесь никогда с религией и вообще с вещами, зависящими, по-

видимому, от бога, ибо слишком сильна власть этого слова над умами глупцов” [там

же].

Одновременно с этими высказываниями сосуществовала идея Макиавелли,

полагавшего, что общество не в состоянии справиться со своими проблемами без

религии, так как религия укрепляет любовь к отечеству, желание его защищать и

полезна для армии. Он видел всю глубину несоответствия папской церкви

381

христианскому учению и считал, что нужно найти пути и возможности

реформировать церковь, превратив ее в полезную для всего общества. “Религия, —

писал Макиавелли, — может собрать в себе все отрицательные черты общества, а

может возродить общество, если в ней закладываются новые, полезные для

государства черты, то есть, если она будет реформирована” [290, с. 22]. Сравнивая

христианскую религию с античной, он искал новую религию, более подходящую

идеалам Возрождения: “Наша (христианская) религия полагает высшее благо в

смирении, в презрении к мирскому, в отречении от жизни, тогда как языческая

религия полагала его в величии души, в силе тела и во всем, что делает человека

могущественным” [20, кн. 4, с. 350].

Изменения в европейской действительности не могли не коснуться и церкви.

Сложные отношения религии и церкви, религии и общества, церкви и общества

обострились особенно сильно в период позднего Возрождения. Общество было

религиозным, даже самые радикальные идеи гуманистов, награждавших человека

богоподобием и свободой выбора, не отвергали существования Бога, и их идеи,

касались лишь величия человека-творца. Петрарка в одном из своих трактатов

высказывал предположение, что даже Цицерон — великий авторитет гуманистов —

непременно оказался бы христианином, если бы был знаком с этим учением. И

другие гуманисты склоняются к убеждению в том, что “и католик, и буддист, и

магометанин, и древний иудей, и даже все язычники идут к Богу, хотя с внешней

стороны и разными путями, но по существу своему это один и тот же, всеобщий и

единственный путь, который дан человеку от природы” [180, с. 552]. Таким образом,

в процессе логических построений, из которых складывалась новая картина мира,

совершался отход от привычных взглядов официальной церкви.

С другой стороны, и в самой церкви складывались новые формы

мировосприятия. Свойственный Возрождению взгляд на природу, богатую яркими

красками, проник в церковные обряды и оживил их. Церковь украсилась

великолепной живописью, декор храмов стал менее суровым и более светским. Так

что и церковь, если можно так выразиться, была не чужда некоторого

свободомыслия, которое имело свою оборотную сторону: папы участвовали в

заговорах и убийствах, несмотря на обет безбрачия, имели любовниц, раздавали

должности родственникам и клевретам — приспешникам, не брезгающим никакими

средствами, чтобы угодить своему патрону. Папа Иннокентий VIII приказал

построить недалеко от Ватикана специальный дворец — Бельведер — для вполне