не усматривалась бы всякий раз связь с Христом, с христианской верой” [306, с.
154]. Благочестие наиболее искренне верующих людей было таково, что каждое свое
действие они посвящают Христу или Богоматери. “Всякое питье выпивает он
(верующий.— А. Б.) в пять глотков, по числу ран на теле Господа нашего, в конце же
делает двойной глоток, ибо из раны в боку Иисуса истекала и кровь и вода” [там же].
Огромное множество религиозных праздников делало значимым каждый момент
Священного писания, о нем говорились проповеди, им посвящались все новые и
новые реликвии, амулеты, песнопения, гимны, посты и обеты. Все это
сопровождалось и ростом суеверий, поскольку к абсолютизации благочестия
примешивались и полуязыческие культы земледельческого характера. Поистине
неистовое средневековое служение Богу приводит к нежелательному для себя
результату: с одной стороны, оно выражало прочную и искреннюю веру, но с другой
— служение Богу все менее отделялось от реальной жизни, приобретало все более
повседневные, обыденные черты, постепенно происходило то, что называется
обмирщением религии. Даже самое священное для христианства таинство
евхаристии (превращения вина в кровь Христову, а просфорки — в тело Господне)
вызывает в жизни слишком фамильярное отношение к себе.
Й. Хёйзинга пишет, что о женщине, лежавшей на
больничной койке, говорили: “... просила она принести ей
доброго нашего Господа”. А о священнике, который везет
на ослике Святые Дары, простонародье может сказать:
“Вон Господь на осляти” [там же, с. 158].
Все это приводит постепенно к тому, что не только
священное стало поглощать мирское, но и наоборот,
мирское растворяет в себе священное. Священные
праздники не были избавлены от буйного веселья,
сквернословия, игры в карты, и это вызывало нарекания
церкви. Вместе с тем падает и благочестие, о чем
повествует документ городского совета города Страсбурга,
в котором обещают выдать 1100 литров вина в год тем, кто
проведет в храме ночь одного из праздников “в бдении и
молитве”. Исследователи средневекового мира полагают,
что в таком смешении святого и греховного не было
Мастер
осознанного атеизма. Это было следствием “наивной
Святоиржского алтаря.
Битва св. Георгия (Иржи)
неразборчивости по отношению к религии” [Хёйзинга]
с драконом.
или проявлением карнавальной культуры [А. Я.
Ок. 1470 года
365
Гуревич].
Важным элементом жизни средневекового человека было посещение церкви.
Для него необычайно значителен весь церковный ритуал, он наполнен высшим
смыслом, несет успокоение и надежды. Каждый акт общественной жизни должен
быть освящен церковью, начиная от рождения человека и до его смерти. Особую
значимость приобретало коронование королей, предписание им со стороны церкви
обязанностей, которые должны были соблюдаться, как священные заветы. На
Парижском соборе в 829 году говорилось: “В первую очередь королю надлежит быть
защитником церквей и служителей Божьих, вдов, сирот и всех прочих бедных и
неимущих. Он должен также ...проявлять себя грозным и рьяным, дабы не
произошла какая-нибудь несправедливость; а если и свершится одна из них, то
лишить кого бы то ни было надежды укрыться в своей злодейской дерзости, дабы
все знали, что никто не останется безнаказанным” [168, с. 254]. За то, что король не
справлялся с такими требованиями, тот же Парижский собор называл его не
королем, а тираном.
В этой системе каждый человек принадлежал и подчинялся сразу нескольким
институтам общественной структуры. Он был членом семьи, принадлежал
церковной общине и государственной власти. В таких тройственных отношениях
человека с миром церковь играла роль уравновешивающую, компенсирующую
тяготы земной жизни, ее противоречия.
Всей системой своей идеологии церковь формировала чувства людей, их
менталитет, регламентировала поведение. В церкви происходили собрания
прихожан, церковный колокол сзывал к себе в случае опасностей. Церковь брала на
себя и благотворительные функции, создавая приходские школы и больницы. Свою
всепроникающую роль церкви приходилось постоянно поддерживать: ее не
устраивали ни чрезмерный экстаз, религиозная экзальтация и одержимость, ни
обмирщение религии.
Однако не только эти крайности беспокоили церковь. На протяжении всей
эпохи переосмыслялось само христианское учение, различно толковались его
догматы. Множество споров в Европе вызывал вопрос о бедности Христа.
Появились монашеские ордены доминиканцев, францисканцев, упрекавшие
официальную церковь в излишествах, с их точки зрения, не свойственных
христианскому вероучению.
Рядом с истовой верой в противоречивой
действительности средних веков уживались и
многочисленные ереси. Некоторые из них имели свои
корни в византийской культуре. Одна из таких ересей
— катары — (преимущественно во Франции)
полагала, что миром правят два могучих начала: Добро
и Зло. И Бог бессилен перед злом, которое “одни
считали равным ему богом, а другие низшим по
отношению к нему дьяволом, но с успехом восставшим
против него” [167, с. 88]. Поэтому катары называли
366
Романский стиль.
Собор в Ангулеме. Франция
творением сил зла и землю, и, следовательно, католическую церковь. С ересями и
другими явлениями, противоречившими церковной идеологии, церковь боролась с
позиции силы. С 1022 года в Европе запылали костры инквизиции.
Так рядом с религиозным сознанием, наполненным верой, формировалось и
ханжеское сознание, для которого грешить и каяться было делом обыкновенным.
Нужно было лишь соблюдать установленные правила жизни. Поэтому торговля
индульгенциями во всей своей неприкрытой циничности не представляла для
средневекового человека чего-либо невозможного.
И тем не менее все стороны жизни определялись и регулировались церковью,
религиозность была нормой жизни, а храм — средоточием духовности общества.
Этой роли должны были соответствовать и облик церковных зданий, и их
внутреннее убранство.
Два архитектурных стиля оставило в мире средневековье: романский стиль и
готику. И тот, и другой стиль брали за основу известную еще римской архитектуре
базилику. Романский стиль удлиненное помещение
базилики делил колоннами на три или пять частей
—
нефов. Средний неф был наиболее просторным, в
нем сооружался алтарь. Поперек главной оси
базилики сооружались один или два трансепта, в
результате все сооружение приобретало форму
креста. Для храма, построенного в романском стиле,
характерно было разделение внутреннего
пространства на части, предназначенные для разных
категорий людей: священнослужители находились в
приалтарном пространстве, в центральной части
храма — наосе — располагались верующие, миряне,
но
и здесь выделялись места для знати.
Строение романского стиля производило
впечатление крепко стоящего на земле сооружения, несмотря на то, что многие
храмы имели два или даже три яруса, в которых
Церковь Сент Трофим
ритмически повторялся мотив арки. Геометрия
в Арле
храма была простой и ясной, являя взору прихожан
величие и гармонию, понятный любому мирянину образ мироздания. Рельефы и
росписи храмов должны были воспитывать прихожан,
