– Как вы думаете, может, мне тоже кого-то себе завести? Не для жизни, а так… для снятия стресса. Конечно, я тоже не была святой, Игорь у меня не первый, и, честно скажу, были в молодые годы и лучшие претенденты, и потом… даже когда жили во Франции… Но сейчас он – мой депозит, я вложила в него всю свою жизнь… Я твердо решила его не отпускать. Он мне должен! А по нашим глупым законам он может меня просто списать, как хлам. В Европе он платил бы мне алименты до конца жизни за отданные ему годы…

Антонина крутила в руках пачку сигарет, но сдерживала желание курить. Она, похоже, совсем не ожидала ответа от «психолога», а проговаривала вслух то, о чем день и ночь думала, наблюдая за мужем, заглядывая в ненавистные «Одноклассники», роясь в карманах и замирая от мысли о туманности своего будущего.

– Я нахожусь в каком-то ступоре. Мой мозг не идет дальше двух мыслей. Первая – зачем я тогда, тридцать лет назад, вышла именно за него? Вторая – жажда мести. Я улыбаюсь ему, готовлю еду, слушаю его рассказы о работе, аспирантах и всякое такое, конечно, ничего не слышу и не понимаю, потому что в голове стучит одно – «Скоро все это рухнет». И хочу сделать ему так же больно, как он делает мне. Конечно, он не знает, что я в курсе, он думает, что профессор-физик – очень умная единица и может обмануть кого угодно, и не подозревает, какие муки я терплю. Но он также не подозревает, какая жажда мести меня печет. Постоянно. Даже когда мы занимаемся сексом. А мы же им занимаемся, «не пропуская тренировок», хочет он того или нет. Может, он в этот момент представляет в своих объятиях ту сучку в белом переднике, но меня это не волнует. Мы занимаемся этим тридцать лет так, чтобы ни сил, ни желания искать этого на стороне у него не оставалось! – Антонина ударила кулаком по столу и, сама испугавшись такой решимости, посмотрела Яне в глаза, ведь весь монолог она произнесла, глядя на маятник настенных часов, который болтался над кухонным столом туда-сюда, словно смахивая моменты ее жизни, как крошки со стола.

– А вам хорошо с ним… ну, в постели? – вдруг спросила Яна.

– Наверное. Я считаю, что этим удержала его в критическом возрасте около себя. Мы давно привыкли к этому. Привыкли так, что этого не хватает, как… как сигареты, когда ты уже втянулся в курение, – задумчиво сказала Антонина и скривила губы на последнем слове – пожалуй, впервые осознав связь табачной зависимости с фамилией ее конкурентки Сони…[1]

– Значит, все не так плохо. А может… может, ему просто не хватает романтики, каких-то переживаний юности, а не физиологии? Может, ему достаточно просто переписываться с той Соней, так сказать, для души, и ничего вашему браку не грозит? – Яна пожала плечами, пододвигая гостье чашечку кофе и печенье.

– А какая мне разница, что именно тянет его к той кривоногой тумбочке, если он может вдруг развернуться и уйти к ней? Где гарантии, что вслед за этим лирическим ретро она не устроит ему хорошего интима?

Яна помолчала, вспомнив лукавые глаза Сони, силуэт профессора возле Эйфелевой башни, и подумала, что и такой вариант развития событий тоже не исключен, поскольку секс сексом, а когда холодно в доме, одной физиологией не согреешься. Она решила пока не говорить Антонине, что прошлась по сайту и уже визуально представляет себе участников интриги. Ждала ли ее гостья каких-то советов или просто задумалась, рассматривая кофейную гущу на дне чашки, но она молчала.

Яна встала, подошла к окну, посмотрела на вечерний двор, увидела отраженную в стекле фигуру Антонины за столом и, не оборачиваясь, спросила:

– Скажите, а вы его вообще-то любите?

Отраженная фигура медленно подняла голову и внимательно посмотрела Яне в спину.

– О любви, Яночка, я разговаривала с подружками лет тридцать пять назад. Это наивно! А сейчас… Сейчас – он мне должен! – повысила голос гостья. – Я отдала ему жизнь, родила и вырастила сына! И я его никуда не отпущу! Я не собираюсь доживать век одинокой старухой! Не отпущу! Не знаю, как справлюсь с ситуацией, но… все останется, как было! И к тому же я ему отомщу!

Женщины помолчали. Антонина решительно съела бутерброд, Яна долила себе и гостье кофе из пузатой металлической турки. Ей очень хотелось спросить, зачем Антонина уже второй раз приходит к ней, если и сама четко знает, чего хочет, то есть, не стоит на распутье. Наверное, просто еще не придумала, как именно сделать то, чего хочет. Но Яна таких советов не давала. Вопрос чуть не слетел с ее языка, как вдруг гостья сменила тему разговора:

– А как та женщина, которая тогда ворвалась в ваш кабинет? Александра, кажется? Вы с ней видитесь?

– Да, Александра. Простите, действительно неудобно получилось, но она хорошая… Да я же потом слегла, вот уже неделю дома бездельничаю. А она мне звонила, спрашивала, как здоровье, и интересовалась, можно ли как-нибудь привести ко мне дочь, ту балерину. Ей очень интересно, что именно мы делаем на занятиях. Договорились, что, как только выздоровею, непременно и ее чему-то научу. Правда, балерины обычно слишком заняты, чтобы тратить время на другое. Но раз хочет… А почему вы спросили?

– Да что-то не идет она у меня из головы с ее историей. Как подумаю, что им пришлось с ребенком пережить… Так, может, и правда мои проблемы – не проблемы? – Женщина вздохнула, потом снова решительно хлопнула ладонью по столу и продолжила другим тоном: – Но я так… с собой не позволю!

Яна только набрала воздуха, чтобы сказать что-то обнадеживающее, как вдруг Антонина скрестила руки на столе, опустила на них голову и разрыдалась…

Яна гладила ее по плечу и вздыхала. Это были не первые слезы, которые приносили с собой посетительницы. И каждый раз это было искреннее, наболевшее, не театральное. И какие бы двойственные эмоции ни вызвала исповедь этой в целом комфортно устроенной женщины, ее тоже было жалко: мучается человек, хотя чего-то не понимает в своей жизни, не хочет или не может понять.

Антонина рыдала неуемно и долго, видно, накопилось в ней слез за всю жизнь. Рыдала и приговаривала одно и то же:

– Если бы вы знали, как мне страшно… Страшно от мысли, что все рухнет, страшно все начинать сначала, да еще в таком возрасте… Или и не начинать… Поставить на себе крест…

Яна встала и открыла форточку – свежий воздух проясняет мысли. А еще она понимала, что после таких искренних рыданий Антонина может больше к ней не прийти. Скорее всего она просто исчезнет, устыдившись, что позволила себе подобную слабость. Впрочем, Яна держалась отстраненно, старалась быть ненавязчивой. Доктор, в конце концов, воспринимается как существо без пола, без возраста, которое может помочь тебе только ему известным способом. И если для этого придется снять штаны – ну что ж, так тому и быть!

Прощаясь с гостьей, Яна от денег за визит отказалась, поблагодарила за угощение. Что-то подсказывало ей, что больше Антонина не придет. Разве что случится что-то новое, и ей нужно будет выговориться, вычистить измученное нутро. Яна заперла дверь и почувствовала себя совершенно обессиленной – чужие беды иногда прорывались на приватную территорию внутреннего мира «терапевта» так же, как сегодня неожиданно переступила порог ее квартиры Антонина. Посетительница ушла, но еще остался запах ее духов, принесенного ею кофе и не ощутимый носом парализующий аромат чужой беды и неподдельного страха. Яна хотела было снова сесть за компьютер, но какие-то защитные силы организма будто тянули ее к кровати, намекая, что «Одноклассники» и даже немытая посуда подождут, а отдых и сон должны пополнить ее энергетические ресурсы и придать сил.

Яна закуталась в одеяло, закрыла глаза и подумала, что Антонина, которую она восприняла как «просто женщину», примерно возраста ее родителей. Хотела бы она иметь такую мать? Это был новый угол зрения на «пациентку».

Родную мать Яна потеряла в пятнадцать лет. На заводе, где та работала, произошла авария, что-то там взорвалось, несколько человек погибли на месте, еще трое позднее умерли в больнице, кто-то остался инвалидом. Мать погибла во время взрыва. Хоть не мучилась.