Именно там она познакомилась с женщиной, которая присела рядом, тоже смотрела на безлюдный пляж и потирала озябшие руки. Они неожиданно разговорились, и новая знакомая дала Антонине номер Яниного мобильного.

– Пойдите! Хуже не станет. А может, попустит. На вас же грустно смотреть, такая красивая женщина, а глаза – как пустота… Похоже, у вас нет близких подруг, а вам бы хоть выговориться. Сходите, Тонечка! Но не думайте, что такие вопросы быстро решаются…

Антонина взяла номер телефона скорее из вежливости, чем действительно веря, что этот визит состоится и поможет, но, когда вновь захлестнула волна отчаяния, женщина позвонила и договорилась с Яной о встрече. Близких подруг у нее и правда не было. Как ни странно, она из-за этого не страдала. Волновать сына такими новостями не решалась. Да и что он скажет, чем поможет? Когда сыновья вырастают, они становятся мужчинами. Самцами, солидарными с представителями своего вида.

Уставшая и нездоровая, Яна понимала, что посетительнице действительно плохо и она рада, что может хотя бы выговориться, понимала также, что женщина может в конце концов спросить, что же ей делать, как действовать в этой ситуации? Но Яна меньше всего хотела давать конкретные советы, ведь это чужая жизнь. Хотя этой можно посоветовать что угодно. Все равно она выйдет, закурит, слегка успокоенная, сядет в свою машину и, конечно, подумает, что «психолог» слишком молода давать советы и вообще никакой она не психолог, а так – самозванка, то есть слушаться ее не обязательно, хотя за визит и заплачены деньги.

Да-да, с некоторых пор люди стали оставлять Яне деньги или какой-нибудь подарок за ее «работу». В первый раз она очень смутилась, потому что столько выслушала исповедей своих знакомых, что одной больше, одной меньше… Какие уж тут деньги? Но люди шли, времени и сил на ковыряние вместе с ними в их проблемах тратилось немало, и некоторые из них умели очень деликатно оставить некую сумму, как говорится, сколько не жалко. Яна в конце концов согласилась с этим, хотя, перейдя на «платные услуги», очень переживала, чтобы не стали ее считать шарлатанкой. Никогда и никого она не зазывала и не искала клиенток, как никогда и не называла цены, вероятно, как те правильные деревенские «бабки», которые говорят: «Сколько дадите. А не дадите, то и так Господь не оставит».

Вдруг заиграла мелодия мобильного. Антонина встала и направилась в угол, где на вешалке грустило ее пальто. Достала из кармана трубку, посмотрела на экран, поджала губы, вздохнула, нажала на кнопочку и, стараясь говорить спокойно, произнесла:

– Слушаю! Что? Волнуешься? Не напрягайся! Да, немного загулялись, все хорошо, ты ужинай без меня, мы тут с подружками шоппинг устроили, так и поели заодно. Да. Пока. Обнимаю.

Она нажала на «сброс», сунула телефон обратно в карман и, вдохнув побольше воздуха, пошла на новый вираж своего монолога:

– Нет, вы слышали? Он, видите ли, волнуется! Да ты бы и рад был, чтобы меня где-нибудь танком переехало и тебе не пришлось бы ничего решать! Его, оказывается, волнует, не случилось ли чего в дороге! Он спрашивает, хватило ли мне денег на шоппинг! Будто я не могу пользоваться его кредитной картой! Его интересует, ужинать ли ему самому и скоро ли я буду! Ненавижу гада! Я ему отомщу! Он у меня запомнит свои романтические сюси-пуси с Соней! Представляете – они общаются уже месяц, а она до сих пор не прислала ему своей свежей фотки! Корова кривоногая! Она говорит, что не умеет прицепить к письму фото! Кто этого в наше время не умеет? Было бы желание! Если бы вы знали, чего мне стоит не написать ей все, что я по этому поводу думаю! Но… тогда я буду кругом виновата, а она – несчастная жертва. И вот я рассказываю ему сказки о том, как дядя Вася закончил в грязи, оставив тетю Нелю, мать моей подруги… Шахерезада, блин! – Антонина в сердцах ударила кулаком в дверь каморки рядом с вешалкой.

Вдруг сценарий встречи выходит из-под контроля – белая дверь кладовки стремительно распахивается, едва не сбивая с ног посетительницу, и в кабинет буквально врывается миловидная, но взволнованная женщина лет тридцати в расстегнутом белом халате. Она даже не извиняется за то, что толкнула дверью Антонину, на мгновение замирает, гневно, но с интересом разглядывая ее, потом бросает взгляд на Яну, которая сидит спиной к окну, укутав плечи шарфом, но от неожиданности тоже подхватывается.

Первой приходит в себя Антонина.

– Что это за белое привидение живет у вас в чулане, Яна?! – обращается она к хозяйке кабинета. – И чего бы я так таращилась? – спрашивает она у нового действующего лица.

– Да вот смотрю, кому это жизнь не мила, хоть удавись, кому это хуже всех?! – отвечает молодая женщина, вызывающе вскинув голову, и делает энергичный жест рукой, словно изображая перед собой большой вопросительный знак.

Антонина вскипает – эта сумасшедшая слышала их разговор, точнее, ее монолог! Вот так сходила выговориться наедине с психологом! Она снова смотрит на Яну, но уже с укором – ничего себе кабинетик психотерапии! А как же тайна исповеди? Яна растерянно молчит, подсознательно или сознательно отпуская ситуацию.

– Ты не очень-то себе позволяй, у меня сын твоего возраста! Должна бы уже знать, что подслушивать неприлично, ты не наивный ребенок!

– Конечно, не наивный. И не ребенок! Я здесь работаю в вечернюю смену. После того, как отстою день на рынке и натаскаюсь ящиков с овощами и фруктами в любую погоду. А вечером мою здесь лестницы и коридоры и помогаю дежурной воспитательнице укладывать детей круглосуточной группы. А потом – с разрешения директора – и сама ложусь спать на одной из свободных детских кроваток, чтобы утром снова идти на работу. Переодеваюсь в этой каморке, где – тоже с разрешения директора – я храню свои вещи и вещи моей дочери, которая учится в школе-интернате.

Антонина и Яна смотрят на женщину, словно парализованные.

– Ну-ну! Мать-одиночка, неспособная позаботиться о собственном ребенке, будет меня учить жизни! Это ваша коллега, Яна? Ассистент? И я должна это выслушивать?! – бурно реагирует Антонина.

– Нет, вы не кривите губы, дамочка, ребенок не в интернате, где начинают свой сомнительный путь обездоленные дети сомнительных родителей, а в республиканской балетной школе-интернате, такая одна в столице, и принимают туда особо одаренных детей.

Выражение лица Антонины из презрительно-недовольного становится скептически-небезразличным, а «гостья» продолжает:

– Мы переехали с мужем и Стасей в Киев, чтобы отдать дочку в балетную школу, это было ее мечтой, но тут напоролись на авантюрную строительную компанию. Вложили все деньги, вырученные за нашу квартиру, в однокомнатную в новостройке, которая теперь так и останется на уровне котлована. Мы думали дождаться сдачи дома, пережить год-два в арендованной квартире – не ленивые, денег бы заработали, в столице с голоду не умрешь, только не ленись! Но эта история со строительной компанией совершенно подкосила мужа. Он начал лечить депрессию водкой, но не закончил – однажды вечером попал под колеса маршрутки…

Женщина стояла, сунув руки в карманы белого халата, и говорила уже не гневно, а на удивление спокойно, издалека глядя в ночное окно.

Антонина, услышав ее последние слова, прижала ладонь ко рту и замерла, а Яна плотнее укуталась в шарф и оперлась плечом о стену.

– Оставшись без мужа, без крыши над головой, с ребенком, которого только устроили в балетную школу, я имела все шансы заныть, спиться, просто сломаться. Жить негде, возвращаться некуда, муж нашел для себя легкий выход, прости его, Господи… Кому мы нужны? Пожалуй, только ответственность за дочку, которая и так настрадалась в начале своей жизни, удержала меня. И вместо того, чтобы жаловаться на жизнь и биться головой об стенку, я поклялась выжить, выстоять, доказать, что я могу и помочь ребенку, и не разувериться, а идти вперед по пути, который мы когда-то выбрали на семейном совете.