отвлекая на себя внимание собаки.

Загремели выстрелы. Оставаясь на месте, легавая приметила не только места падения

двух петушков, но и куда переместились остальные.

Подав убитую дичь, спаниэль уже лает, зовет охотника, – два-три молодых тетерева сели

на сосны у опушки.

Однажды мне пришлось видеть, как эта маленькая собачка мастерски справилась со

старым косачом.

Петух кормился в малиннике. Тут и наскочил на его следы спаниэль. Услышав шорох,

осторожный полевик побежал, чтобы, заслонясь деревьями, взлететь. Но спаниэль старается

помешать этому бегству и выставить петуха на охотника, – ведь после удачного выстрела

песика ждет удовольствие подержать в зубах теплого тетерева.

Обогнав бегущего косача, Вакса отрезала ему путь и заставила взлететь перед

охотником...

Маленькая ростом, легавая очень удобна в комнате, а ещё более в дороге.

Борис Анатольевич любит поохотиться на красную дичь – дупелей. В сентябре высыпки

их бывают и вблизи города на полях, лугах. В свободный час мчится сюда на велосипеде

охотник, а за плечами у него из вещевого мешка выглядывает... Вакса.

ЛИСТОПАД

Отрываясь, сыплются листья с деревьев, кружатся в воздухе и, покачиваясь, плывут ниже

и ниже, с чуть слышным шёпотом устилают землю.

Листопад. Рябчик пробежит по сухой листве, и – уже шорох. Далеко слышно, как

проскачет по опавшим листьям лесной заяц-беляк. Косой боится шумливых мест, избегает

их. Зверек в эту пору начинает «выцветать» – менять буроватую окраску, скоро он станет

белоснежным, пушистым.

Лисица тоже не любит шуршащего покрова. Он мешает ей охотиться: не удается мягко и

тихо приблизиться к дичи. У лисы шерсть на подушечках лап уже заменилась жестким

волосом, но мех продолжает расти и краснеть.

Листопад вредит не всякому зверю. Барсуку, например, он очень кстати, – сопит барсук,

сгребает листву себе на подстилку. И ещё забота у «нелюдимого» зверя к зиме надо успеть

почистить подземное логово на откосе оврага. В логово ведут разные ходы, есть даже

отдушина для проветривания. Старые норы барсук иногда бросает и роет рядом новое жилье.

Бывает, что в такую покинутую «квартиру» охотно вселяется лисица или енот.

При встречах барсук только поднимет лысую голову и уступит соседке дорогу, – он

мирный, не любит задираться. И лиса обойдет его сторонкой, – уж очень силен коренастый

сосед с огромными когтями. Скроется подземный житель, а лисица повернется ему вслед и

потянет носом, – любопытно узнать, чем он поживился?

Барсук спешил домой: потемнело от туч, и не понять, где кончается прибрежная заводь и

начинается отраженное в ней свинцово-мутное небо.

Идет дождь; он то хлещет косыми полосами, то всё затягивает моросящей пылью.

В лесу образуется капель: на ветвях скопляется вода и равномерными каплями шлепает

по опавшей листве. Настораживается дичь, – в таком однообразном шуме тонет шорох шагов

подкрадывающегося хищника.

После дождя в чернолесье ещё хуже: намокший лист липнет к лапам. Беляк в такую

невзгоду ходит по болоту или хвойнику; тут и на дневку остается, забиваясь в осоку или под

елку.

А русак – обитатель полей – и в ливень остается сухим. Он ухитряется выбрать себе

место у пучка высохшей травы, у камня или на борозде, где дождь его не подмочит.

Случается, что в эту пору встретишь зайчат позднего вывода. Листопадниками называют

их охотники.

Неприветливо в мокром лесу. Как ни берегись, а неминуемо заденешь какую-нибудь

ветку и сразу примешь холодный душ

Всё же и в ненастную погоду можно удачно поохотиться. Капель выгоняет из лесу

красных куликов-вальдшнепов. Они на время переселяются в травянистые борозды полей, в

луговые кустики, на вырубки, поляны. Здесь, на открытых местах, вальдшнепы не удирают,

как обычно, от собаки, а вяло тянут низом....

Чуть посветлеет тихий осенний день, и на полях можно услышать жаворонка. Вылетит

из-под самых ног и прожурчит коротенькую трель песенки. Эта скромная птичка весной

одной из первых прилетает к нам, а осенью долго не покидает родину.

В СТЕПИ

Ранней осенью мы с дядей Федором Ивановичем – членом правления колхоза –

объезжали степные пастбища, где на зеленых после дождей травах откармливался гулевой

скот. Федор Иванович проведывал общественное стадо своей артели.

Идя на водопой, сытые бычки подпрыгивали, налетали друг на дружку и, озорно стуча

рожками, бодались. То один из них, то другой, без видимой причины, бросался вскачь и,

мотнув головой, вскидывал задними ногами.

– Ишь как взбрыкивают бузивки, значит – сыты. Хорошо поправился скот. Славные

мясопоставки готовим мы государству! – гордился дядя.

Видно было, что скот упитан: животные в плотном теле, кости не выступают, шерсть

лоснится.

Федор Иванович хозяйским оком внимательно осмотрел молодняк, потолковал с

пастухами, и мы поехали обратно. Дядюшка обещал мне попутную охоту на стрепетов. Это

признак самого отличного расположения духа у старого.

Посмотрели бы вы на этого великана с волнистой белой бородой, с высоким крутым

лбом, переходящим в широкую лысину. Брови, как пучки сивой кудели, распушились над

глазами и срослись над бронзовым от солнца орлиным носом. Словом, дядя был сложен

крупно и ладно. А знаете, сколько ему годов? Восемьдесят три! Впрочем, и по виду меньше

ему нельзя дать, хотя и намека нет на дряхлость. Он как дуб, – чем дольше живет, тем

величественнее и крепче становится. Его отец – мой дед – таким же был. Нет, пожалуй, не

совсем таким. Дядя так вспоминает:

– Батько не дожил до своих лет, умер, когда ему было сто двенадцать годов. Да и умер в

лихой час – с воза с сеном упал. Как раз угодил головой об укатанную дорогу... Ростом он

уступал мне... По части охоты ты в деда пошел, – обращается ко мне Федор Иванович: –

такой же заядлый... В конце зимы через наше село всегда дудаки тянут в степь. Летят, брат ты

мой, врассыпную над самыми хатами. Такие махины – до пуда весом! – крыльями машут,

только «жух-жух-жух» слышится. Тут, конечно, каждый за ружье хватался. Я тогда ещё мал

был. А батько – горячая душа! – сразу с шомполкой на крышу и сидит за трубой. Грохает

оттуда по дудакам. Сбить собьет, а вот уследить, в чей двор свалится птица, ему не всегда

удавалось. Здесь уж была моя забота... Так я и приспособился к охоте. У нас в роду все

охотники. Возьми хоть того же Володьку, правнука моего, – мёдом его не корми, только

стрельнуть дай... Осенью у нас тучами собираются большие кривоносые кулики, 1 величиной

с курицу; птица осторожная, редко кому достается. А Владимиру всегда удача, оттого что

смышленый парень. Воды теперь у нас вдоволь, от артезианских скважин за селом разливы

целые. Вечерами сюда набиваются пролетные кулики, – отдохнуть им охота. Возятся на

мелководье, да так голосисто кричат, что за пять верст в ночи слышно. Володька подползает

по полыни к самой воде и высматривает из-за кустиков... Пустой не возвращается.

Дядя из скромности ничего не говорит о себе. Но я-то хорошо знаю, что на охоте он сам

никому не уступит, – до сих пор дядя лучший у нас охотник по кабанам.

Едем мы с Федором Ивановичем на дрожках, разговариваем. Собственно, говорит он, а я

с увлечением слушаю. Посматриваем по сторонам, ищем дичь. У дяди зоркость степного

человека. Ночью, когда сюда ехали, он просто удивил меня. Я спрашиваю: «А что, далеко

ещё?» – «Минуем вон тот курганчик, – указывает старик в сумеречную даль пальцем, – за