Ему никто не возразил, а я, взяв, наконец, себя в руки, обратился ко всем присутствующим:

— Мы с Ефимом сегодня подслушали разговор владельца имения с его приближенными. Завтрашней ночью на хутор будет совершено нападение. После того, что там случилось сегодня вечером, оно просто неминуемо. Силы у Моргуна несоизмеримы с нашими. Наше преимущество в том, что мы обороняемся и знаем намеренье противника. Тем не менее, никаких гарантий того, что нам удастся отбиться, нет. Пусть каждый сам определится, как ему поступать.

Я кончил говорить, и в комнате наступила тишина, были слышны лишь тяжелые шаги нашего бессменного часового Истомина.

— Мне податься некуда, я остаюсь с вами, — первым сказал Иван.

— Мне есть куда податься, но я, пожалуй, тоже останусь, — задумчиво сказал здоровяк. — Мне очень интересно узнать, кто меня опоил и зачем меня посадили, как собаку, на цепь.

— Я тоже остаюсь, — подал свой голос парикмахер

— Теперь нужно решить, что делать с ним, — я кивнул на дверь, за которой скулил губернский секретарь. — Толку от него никакого, а головной боли...

— Давайте дадим ему лошадь, и пусть едет, куда хочет, — вмешался в разговор самый молодой участник совета, Ефим.

— Эй, ты, чинуша, — крикнул я, — можешь войти!

Дверь тотчас заскрипела, и в комнату бочком протиснулся Похлебкин. На него было жалко смотреть. Изорванный вицмундир теперь был еще мокр и перепачкан грязью и конским навозом. Он близоруко щурился, часто моргал глазками и всем видом демонстрировал робость и покорность.

— Что прикажите-с? — угодливо проговорил он, не осмеливаясь отойти от порога.

Эта метаморфоза так удивила присутствующих, что никто ничего не сказал, просто смотрели во все глаза.

— Вы хотели идти жаловаться в полицию? — спросил я.

— Никак нет-с, это я так просто-с, какие у нас жалобы-с. Премного вам за все благодарны, — скороговоркой говорил он, преданно заглядывая мне в глаза.

— Не на меня жаловаться, а на помещика, что вас незаконно задержал, — откорректировал я его неосуществленные претензии.

— Это тоже пустяк-с, — ответил он.

— Что значит пустяк? Вы знаете, почему вас захватили?

— Никак нет-с.

— Я тоже, между прочим, не знаю, — вмешался в разговор здоровяк.

— Это я могу вам объяснить, — пообещал я. — Вот Екатерину Дмитриевну, которую вы сюда везли, захватили как владелицу большого состояния. На ней насильно женился помещик Моргун и заставил написать завещание в свою пользу. После чего собирался убить, чтобы захватить ее капитал. Думаю, что и вы не бедный человек...

Здоровяк внимательно выслушал мое пространное объяснение, почесал затылок и усмехнулся:

— Так вот оно, оказывается, что делается ныне в державе! Капиталец, вы правы, у меня кое-какой имеется. Коли так, позвольте представиться, купец первой гильдии Родион Посников, торгуем лесом и зерном.

— Теперь вы, Похлебкин. Какой интерес мог вызвать у разбойников мелкий чиновник почтового департамента? У вас много денег?

— У меня! — в самом прямом смысле вскричал губернский секретарь. — Господь с вам, господин Алексей Григорьевич, простите, не знаю вашего звания-с, какие у меня деньги! У меня жалованье то тридцать два рублика-с сорок копеек в месяц! Поверите, сам голодаю, и детки малые голодают! На молочко младенцам не имею-с. Верой и правдой служу царю и отечеству, и что?! Мизер-с!

Чем дольше и убедительнее говорил Похлебкин, тем меньше хотелось ему верить. Причем не только мне. Все слушатели как-то двусмысленно начали отводить от него взгляды.

— Вы уверены, что тыщенок двести-триста у вас не завалилось за подкладку? — ласково поинтересовался купец.

— Господи! Да о чем вы говорите, господа? Я червь, я плевок! Я грязь под ногами! Да если бы у меня были такие деньги. Да я бы! Я бы, о-го-го!

— Зря вы так волнуетесь, — прервал уже я его лихорадочное самобичевание. — Нам нет дела до ваших капиталов, но, сколько я знаю, те люди не ошибаются. У них все куплено, включая полицию, куда вы так хотите пожаловаться. Владелец имения Моргун станового пристава дальше сеней не пускает. И если уж они взялись за вас, значит им донесли, что у вас много денег.

— Господа, господа, да поверьте мне, я чем хотите поклянусь!..

— Вот и чудесно, значит, вам нечего бояться. Мы даем вам лошадь, и езжайте, куда хотите.

— Как так езжайте?! Куда же я поеду ночью, да я и дороги не знаю!

— Не хотите ехать ночью, поезжайте утром, — попытался я решить новую проблему Похлебкина.

— А если меня снова схватят и будут пытать?

— Тогда вы умрете как герой, а ваша вдова будет получать пенсию, — пошутил я, но оказалось, что в середине девятнадцатого века черный юмор был еще не в чести, во всяком случае никто из присутствующих даже не улыбнулся.

— Нет, нет, господа, позвольте, я останусь с вами? ! — взмолился Похлебкин.

— Но, учтите, на нас могут напасть, — сказал я, делая остальным знак, чтобы не откровенничали при губернском секретаре.

— Это ничего, я вам пригожусь, господа, я умею изрядно стрелять. У меня дома даже ружья есть, истинная правда, изрядные ружья, и Зауера, и Ланкастера!

— Теперь мне понятно, почему вами разбойники заинтересовались, — в своей неторопливой манере прокомментировал признание Похлебкина Посников. — Хорошее оружие дома держите, царское!

— Что такое? — не понял я.

— Знаете, сколько стоят ружья Ланкастера? — насмешливо объяснил купец. — Да и Зауер не многим дешевле. Наш господин губернский секретарь знает толк в оружии, ну а я — в ценах.

Загнанный в угол Похлебкин не нашелся, что ответить, только жалко, заискивающе улыбался.

— Не гоните меня, господа, Христа ради молю!

— По мне, пусть остается, — лениво сказал купец. — За свое добро он очень хорошо воевать будет.

— Ну, остается, значит, остается, — подытожил я. — Если все решено, то прошу всех покинуть комнату, мне нужно осмотреть больных.

— Каких больных? — удивленно спросил Родион.

— Женщин.

— А они разве больны? Поди, как отогреются, сразу и оживут.

— Думаю, не все так просто. Их чем-то травили, чтобы они были послушны и не оказывали сопротивления.

— А вы что, доктор? — спросил оживший Похлебкин.

— Доктор, — самонадеянно подтвердил я.

— А я думал, вы простой крестьянин!

Мужчины нехотя покинули теплое помещение, а я приступил к осмотру наших молчаливых спутниц. Родион Посников оказался отчасти прав. Тепло печи сделало свое дело, и наши дамы начали оживать. Катя даже узнала меня и попыталась улыбнуться. Я осмотрел их, проверил пульс и температуру, но ничего особенно плохого не обнаружил. Во всяком случае, для людей, перенесших такие испытания, они держались молодцами. Впрочем, пока рано было делать какие-то выводы, ухудшение могло наступить позже, когда спадет нервное напряжение.

Хуже всех чувствовала себя незнакомая девушка. Причиной тому, как мне казалось, было ее недавние подвиги: она спасала себя сама и потратила на это все силы.

Оставив в покое Катю с Марьяшей, которым прежде всего следовало отоспаться, я провел с ней свой экстрасенсорный сеанс. Кем было это несчастное создание, пока было неясно. Горница слабо освещалась одной парафиновой свечой, и рассмотреть спасенную я не мог. К тому же мне было не до женских прелестей. После всех приключений и, особенно, сеанса лечения, отнявшего много сил, я был, что называется, никакой. К тому же нужно было вернуть в тепло соратников, мерзнувших в неотапливаемой летней горнице. Потому, укрыв всех дам одним здоровенным тулупом, я кончил на этом свои медицинские мероприятия и позвал мужчин в комнату.

— Ну, как они? — спросил купец, как мне показалось, с большим, чем раньше, уважением глядя на меня. — Не простыли?

— Пока не знаю, но лучше, чем думал. Пусть пока поспят, а вы постарайтесь меньше шуметь.

— Может быть, им нужно пустить кровь, так я могу, — предложил парикмахер

— Кровопускание уже устарело, — отверг я многовековой способ лечения всех болезней. — Давайте ложиться спать, завтра у нас будет очень тяжелый день