До лазутчика, наконец, дошло, что происходит, и он ответил дрожащим голосом:

— Знамо, хочу!

— Тогда не нужно кричать, и останешься живым.

— Ага, — согласился он. — А вы кто?

— Потом узнаешь, а пока подними руки вверх и не дергайся, не то случаем зарежу!

— Зря вы это, мужики, — сказал рыжий, пока я вытаскивал его пистолет и проверял карманы. — Наш барин вас за это не похвалит!

— Ладно, разберемся и с барином, и с магистром, А теперь поднимай товарища, понесешь его на хутор.

— Не, на хутор нельзя, нам туда ходить не велено!

— Давай быстро, не то зарежу!

— Ну, ладно, ладно, чего ты. Мое дело маленькое, мне сказали, я и делаю.

Он попытался поднять на руки оглушенного Семена, но так растерялся, что сам упал рядом с ним на колени. Пришлось мне помочь ему взять того на спину.

— Теперь иди вперед и не оборачивайся.

Рыжий послушно поплелся вперед, временами подбрасывая сползающее со спины тело.

— А можно, я спрошу? — сказал он, когда мы подходили к хуторской ограде.

— Спрашивай.

— А насчет царя, ты правду сказал или пошутил?

— Правду, быть тебе царем, если живым останешься.

Этого я знаю, — посмотрев на бездыханного Семена, сказал Александр Григорьич, когда мы вошли в ограду. — Подлый мужик. Никак, убили? — Кажется живой, отнеси его к бане, — велел я погрустневшему пленнику.

Тот донес товарища до указанного места и свалил на землю, как куль с мукой. Я проверил у Семена пульс, потом осмотрел разбитую голову. Кроме огромной шишки на темени, никаких повреждений видно не было. Красная шапка смягчила удар, иначе Семену пришлось бы туго.

— Жив, скоро очнется. Нужно бы его связать, мало ли что.

— Я свяжу, мне не привыкать, — живо предложил претендент на престол. — Прав мужик, Семен, он, у! Ужасть какой зловредный.

— Вяжи, — разрешил я, — а потом мы с тобой поговорим.

— Мне, что хочешь, могу и поговорить! Нам это не жалко.

Пока мы искали лазутчиков, Александр Егорыч сложил три больших костра, сейчас занимался последним четвертым.

— Я соломы под низ положил, чтобы споро занялись, только как бы их все одноразово запалить?

— Для этого много пороха нужно, Насыпали бы дорожки и зажгли все из одного места.

— Припас-то у меня кое-какой есть, только для другого пригодится. Вдруг осаду держать придется.

— Тоже верно. Эй, иди-ка сюда, — позвал я пленного.

Рыжий тотчас подбежал, с той же улыбкой идиота, которой полчаса назад я улыбался ему же.

— Тебя как звать? — спросил я.

— Иваном с утра кликали. А я вот, что хочу спросить, каким я по счету буду?

— То есть? Что значит каким? — не понял я.

— Царем Иваном, каким по счету буду?

— Наверное, седьмым. Тебя как по батюшке звать?

— Иванычем.

— Значит, будешь Иоанн VII Иоаннович. А теперь расскажи-ка мне, твое царское величество, что сделали с женщинами, которых вчера привезли?

— Это с вчерашними-то?

— С ними.

— А ничего не сделали. У нас всегда однова с бабами поступают. Сперва садют в анбар, на одну воду, пока они с голодухи не сомлеют и сами ласки не запросят. А потом — как положено.

— Ну, и как у вас положено?

Иоанн VII хотел что-то сказать, но испугался и нашел правильный и, главное, исчерпывающий ответ:

— Это не нашего с тобой ума дело,

— Это мне позволь судить, моего или не моего. Быстро отвечай, а то не видать тебе царских чертогов, пристрелю как собаку!

Угроза, кажется, подействовала. Иван опасливо посмотрел на пистолет у меня в руке и тяжело вздохнул:

— Сначала, если баба справная, в тереме у Магистра живет, потом, как там надоест или новая появится, нам отдают. А что мужики с бабами делают, поди, и сам знаешь.

— И много у вас таких баб?

— Не, они у нас долго не живут. Которая сама помрет, а которую в болоте потопят. Есть которых замуж отдадут, а уж потом топят. У меня одна такая жена была. Хорошая баба, гладкая, только все плакала.

— Зачем же тогда женщин заставляют выходить замуж? — спросил Александр Егорыч.

— Это нам никак не уразуметь, магистру виднее.

— Теперь понятно, — сказал я, — как они отбирают у пленниц состояние. Переводят имение на подставного мужа.

— А венчают вас где?

— В нашей церкви и венчают, у попа Митрохи.

Пока мы разговаривали, очнулся Семен. Он застонал и повернулся на бок.

— А с этим что будем делать? — спросил Ефим.

— Повесить его, и все дела, — неожиданно предложил наш новый «союзник».

— Ты смотри, как бы тебя самого не повесили, — неожиданно вспылил кучер. — На тебе, небось, столько невинной крови, до смерти не отмолишься.

— Оченно мне такое несправедливо слышать, — сердито заговорил Иван. — Мы обычаев не нарушали, а делали, что велено. Вот прикажи ты мне Семена удавить, удавлю, но вина будет на тебе.

— Я тебе покажу удавить! — откликнулся Семен, пытаясь сесть. — Смотри Иван, как бы тебя самого магистр за ноги не подвесил!

— Это меня за ноги! — неожиданно рассвирепел рыжий. — Да я тебя сейчас своими руками!

Он подскочил к товарищу и начал бить его ногами, стараясь попасть в голову. Мы смотрели, не спеша вмешаться. Семен пытался увернуться, повалился на бок, скрючился и прятал лицо в коленях. Иван рычал от злобы и бил насмерть.

— Ладно, хватит, — сказал я, когда Семен опять потерял сознание. — За что ты его так?

— Это он мою бабу в болоте утопил! И на мово родного брата ложно донес, — прорычал рыжий, пытаясь оттолкнуть меня и добраться до недвижимого товарища. — Он еще меня за ноги вешать будет!

Кажется, у Моргунова воинства отношения между собой были не самые дружеские.

Об этом стоило подумать.

— Сколько вас, гайдуков, у магистра? — спросил я.

— Много, — угрюмо пробурчал Иван, — четыре раза по десять. Только не все за него жисть рады отдать. Которые из крестьян, поневоле служат, те и сами не рады. А таких, как этот, — он опять попытался ударить Семена ногой, — таких мало. Они и есть первые собаки.

— И сколько таких наберется?

— Сколько? — переспросил пленный. — Сейчас посчитаю. — Он подкатил глаза и начал считать про себя, загибая пальцы и забавно шевеля губами. — Десять и два с этим. Только не все в поместье. Вчера трое уехали в ночь и не вернулись. Осталось, стало быть, — он разогнул сначала два пальца, потом еще один, — стало быть... девять.

— А зачем вас сюда следить послали?

— Это у Семена спытать надо. Мне велели с ним идти и во всем его слушать. Только он все одно не скажет. Если только на дыбу поднять, да правеж сделать.

— А про Агриппину ты ничего не слышал? — спросил Александр Егорыч, напряженно вглядываясь в лицо пленника.

— Про какую такую Агриппину? — не понял Иван.

— Жена у меня пропала, Агриппиной кличут!

Рыжий задумался, вспоминая.

— Вроде, нет. Такой бабы не помню. Может, как по-другому зовут?

— Могли по-разному, Гапа, Рина.

— Гапа была, только давно, в прошлом годе. Такая, — он попытался описать словами, но не смог и показал руками. — Она давно померла, ее магистр голодом заморил.

— За что? — тусклым голосом спросил хуторянин.

— Говорили, не хотела мужнину кубышку выдать.

— Да она и не знала, где она, — как будто оправдываясь перед нами, сказал мужик. — Померла, значит. — Он отвернулся и отошел на несколько шагов.

Мы молчали, не мешая чужому горю. Потом я опять спросил Ивана:

— А какой из себя Моргун?

— Барин-то? Ну, осанистый, голос тонковат.

— А здесь, — я показал на щеки, — волосы растут?

— Бакенбард, что ли? — щегольнул иноземным словом рыжий. — Нет, у него морда бритая, как у тебя. Бакенбард у магистра растет.

У человека, напавшего на меня и представившегося, как Иван Моргун, были желтые, рысьи глаза и бакенбарды.

— А какого цвета у барина глаза? — начал уточнять я, начиная подозревать, что это был не помещик, а пресловутый магистр, который назвался чужим именем.