Лицо ее начало неуловимо меняться и приобретать славянские черты.

— Вы, вы, Лидия Петровна? — растерянно, если не обалдело, промямлил я, узнавая в азиатке камеристку Екатерины Генриховны Вудхарс. Теперь мне стало понятно, за что фальшивая «турчанка» так меня ненавидела.

Лида, или Лидия Петровна, появилась в моей жизни еще в Москве. Ее привела в гости подруга моего приятеля. Девушка не понравилась мне, если не с первого, то точно со второго взгляда. Она странно вела себя и высокомерной отчужденностью замораживала своим присутствием. Никаких авансов я ей не делал и не только не пытался ухаживать, напротив, не знал, как тактично выставить из своей квартиры. Она добилась того, что осталась у меня ночевать, а утром попыталась обвинить в своем совращении. Однако, все кончилось ничем, и я эту Лиду накрепко, если не навсегда, забыл.

Вторая встреча произошла в губернском городе ***. Мне некоторое время пришлось прожить в доме тамошнего генерал-губернатора, и у меня случился роман с необыкновенно интересной женщиной, британской подданной немецкого происхождения леди Вудхарс. В наши отношения начала вмешиваться камеристка леди, по имени Лидия Петровна. Никаких ассоциаций с московской замороженной куклой и этой Лидией Петровной у меня не возникло. Однако, оказалось, что это та же женщина. Какие виды Лидия Петровна имела на меня и на леди, я тогда так и не понял. В первую нашу встречу она вела себя глупо и нагло, во вторую, совсем наоборот — нагло и глупо. Однако, то, что я не вызываю у нее теплых чувств, можно было не сомневаться.

— Узнали, сударь! — произнесла бывшая камеристка с таким свирепым торжеством, что я понял — это конец. — За все, сударь, нужно платить! Когда вы будете подыхать с пулей в животе, тогда поймете, каково было мне, когда вы разбили самую большую любовь моей жизни!

Спросить, что это за любовь и, главное, к кому, я не успел. Превозмогая дрожь в коленках, сделал незаметный шаг назад. Отступление, конечно, ничего не решало — выстрел в упор или с расстояния метра произвел бы совершенно равный эффект. Однако, Лидию Петровну это не устраивало, она хотела полного контакта. Торжествующая улыбка заиграла на ее губах, и она шагнула ко мне. Внезапно ее лицо растянулось и как будто подернулось зыбью. Она вытянула руку с пистолетом, чтобы дотянуться до моего живота, и внезапно исчезла.

Я попытался что-то сказать застывшей в нескольких шагах от меня Кате, но из горла вырвались не слова, а сдавленный смешок. После чего я позорно опустился на землю.

— Кто это был? — дрожащим голосом спросила Кудряшова.

— Лидия Петровна, — наконец, смог членораздельно произнести я.

— Какая еще Лидия? Кто она?

Я хотел ответить коротко и исчерпывающе: «Сумасшедшая баба», но не успел. Катя мягко осела прямо на мокрую, черную после пожара землю. Я пересилил слабость, вскочил и бросился к ней. Она была в глубоком обмороке. Поднять ее оказалось очень трудно, я еще сам дрожал как «осиновый лист», но я все-таки справился и понес ее к воротам, где нас ждала ее двуколка.

Около ворот стоял какой-то человек и смотрел, как я несу безжизненное тело.

Я не стал просить его о помощи, тем более, что идти осталось совсем немного. Только подойдя к нему вплотную, я узнал доктора Неверова.

— Это вы? — спросил он. — Что случилось? Вы убили госпожу Кудряшову?

— Что вы такое говорите? — удивился я такому странному вопросу. — Лучше помогите, у Екатерины Дмитриевны обморок!

— Право, это будет излишним, — сухо сказал молодой человек и, круто повернувшись, пошел в сторону города короткой дорогой.

«Еще один сумасшедший», — подумал я, устраивая Катю на сидении. Она уже начала подавать признаки жизни, глубоко вздохнула и открыла глаза. Я, не давая ей сползать с сидения, взобрался в двуколку и, придерживая одной рукой, в другую взял вожжи. Лошадь, дождавшись, когда я скажу «но», не спеша, тронулась с места.

— Что случилось? — спросила Катя, недоуменно смотря на меня.

— Ты была в обмороке, — ответил я. — Теперь все хорошо, мы уже едем домой.

— А кто была та страшная женщина?

— Я не знаю, кто она такая и почему преследует меня, — немного слукавил я. — Знаю только ее имя.

Вряд ли Екатерину Дмитриевну устроил такой ответ, но больше она ничего не спросила. Мы подъехали к дому, и я помог ей дойти до гостиной. Не успели она сесть, как явилась с докладом Марьяша:

— Барыня, там этот, как его, пристав приехали. Просят принять.

Хозяйка удивленно на нее посмотрела — время для визитов было слишком позднее — и ответила:

— Проси.

Марьяша вышла.

— Что ему нужно? — повернулась ко мне Катя.

— Сейчас узнаем, — ответил я и внутренне напрягся. Ждать от полиции чего-то особенно приятного у меня оснований не было.

Входная дверь скрипнула, и в гостиную вошел представительный мужчина с большими распушенными усами в мундире жандармского ротмистра.

— Здравствуйте, голубушка Екатерина Дмитриевна. — сказал он простуженным басом и деликатно кашлянул в кулак.

Со мной он здороваться не стал, делая вид, что не замечает, что я стою возле окна.

— Здравствуйте Борис Николаевич, — ответила хозяйка. — Чем обязана таким поздним визитом?

Было заметно, что ротмистр смущен и не знает с чего начать. Он натянуто улыбнулся и, кося глазом в мою сторону, ответил:

— Пришло предписание от высшего начальства допросить вашего гостя, коий здесь присутствует.

— Что за глупости! — встревоженно воскликнула Катя. — Как так допросить? Почему, кто позволил?!

— Такие вещи полиции никто не позволяет, — вмешался я в разговор. — Слушаю вас, господин ротмистр.

— Здесь говорить неудобно, — продолжая смущенно держать кулак возле губ, — сказал он. — Извольте пройти со мной в участок.

Кудряшову наш разговор напугал, она еще не совсем отошла после нападения сумасшедшей Лидии Петровны, и вдруг следом новая напасть — меня приглашают в полицию!

— Зачем это, Борис Николаевич, Алексею Григорьевичу в такое позднее время идти с вами? Что это еще за спешка?

Я сразу понял, в каком сложном положении оказался ротмистр. С одной стороны, он не хотел поссориться с богатой и влиятельной горожанкой, с другой, боялся не выполнить приказ. Мне приглашение в участок совершенно не светило. В лучшем случае, будут держать до скончания века, пытаясь выяснить личность, в худшем — пришьют какое-нибудь преступление и законопатят в тюрягу.

Однако, альтернатив у полицейского был всего две, арестовать меня сейчас, что неминуемо должно было кончиться для него в лучшем случае разбитой головой, потому что я ни под каким видом садиться не собирался; отложить разборку на утро и, в случае моего побега, получить головомойку от начальства. Он, ничего не зная о первом нежелательном для себя варианте с членовредительством, попытался настоять именно на нем.

— Почему же время позднее? Вы, кажется, только что изволили прогуливаться по окрестностям. Я только что видел во дворе вашу запряженную двуколку.

Однако, Екатерина Дмитриевна жила в страшную эпоху крепостничества и беззакония и потому подчиниться представителю закона не согласилась:

— Глупости, Борис Николаевич, я Алексея Григорьевича на ночь глядя с вами не отпущу! Да я потом всю ночь глаз не сомкну! Уходите немедленно и приходите, если у вас до него такая нужда, утром.

Бедолага ротмистр оставил в покое кулак и губы и занялся вспотевшей красной шеей, начал протирать ее несвежим, мятым платком.

— Однако, это, Екатерина Дмитриевна, неповиновение властям! Как же можно-с не исполнять приказы!

— Я кажется, никак не служу по вашему ведомству, — резонно возразила Кудряшова. — А если вы будете нескромно себя вести, то я и на вас управу найду!

Ротмистр окончательно растерялся и не знал, что дальше делать.

Потом выбрал из двух зол меньшее и решился:

— Раз так, то пусть будет по-вашему, только нужно чтобы ваш гость непременно с утра пришел в участок.

— Вот и ладно, — согласилась Катя, — а теперь можете присесть.