— Дворник, который все знает, есть в соседнем доме у статского советника Кологривова.
Мы всей компанией спустились вниз, и Илья Ильич попросил Анну Ивановну сходить на разведку. Она была занята обедом и начала ворчать, что из-за таких глупостей ее отрывают от важного дела, но, в конце концов, смилостивилась и, наскоро одевшись, отправилась к всезнающему дворнику.
Вернулась домоправительница минут через десять:
— Вечно вы, что-нибудь, Илья Ильич, придумаете, — сердито сказала она хозяину. — Никаких чужих людей у Сайкиных нет, это к Марфе (кухарке) приехал погостить брат с дочкой и внуками. Абдулка (дворник Кологривовых) с ними познакомился, они сами из Костромы, у них там лавка на Дворянской улице.
— Так, значит, брат, — насторожился Поспелов, — молодой, старый?
— Я-то почем знаю, — рассердилась Анна Ивановна. — Мне нужно обед готовить, а не про Марфиных братьев выпытывать. Поди, в Марфиных годах, коли у него уже внуки есть.
— Если все действительно так, то давайте сначала пообедаем, — решил за всех Илья Ильич. — Заодно придумаем, как узнать, что это за такой любопытный брат появился у Марфы.
— Как же, пообедаете, а кто меня от дела оторвал? Обед-то еще не готов! Да что придумывать-то надо? Что вам Марфин брат дался?
— Кто-то следит за нашим домом с чердака Сайкиных, — пояснил Илья Ильич,
— Может, это Марфа белье на чердаке вешала сушиться, а вам привиделось, — сказала Анна Ивановна и Ушла на кухню.
— Нужно как-то подсветить окно, тогда видно будет, есть там бинокль или нет. Был бы мощный фонарь…
— Погоди Алеша, нет Вася, то есть Ваня, — прервала меня Татьяна Кирилловна, — давайте сделаем театр теней, я умею, мы дома часто его делали. Если там кто-то есть, он высунется посмотреть, а мы его увидим!
— А что, в этом что-то есть, стоит попробовать, — поддержал я женскую инициативу. — Пока Анна Ивановна занята обедом — успеем.
— Пожалуй, — согласился и Илья Ильич. — Вы, Татьяна Кирилловна, умница.
— Мне нужна швабра, — с места в карьер развила кипучую деятельность девушка, — пиджак и какая-нибудь круглая банка вместо головы. Нам опять пришлось отвлечь Анну Ивановну от приготовления обеда и через несколько минут нелепое сооружение, ничуть, на мой взгляд, не похожее на человека, было готово. Таня привязала в швабре вешалку, повесила на нее мой старый сюртук, а на торчащий конец нахлобучила крынку для молока, напоминающую голову. Мы втроем отправились к нам наверх. Я зажег лампу, максимально выкрутив фитиль. Таня села на пол и подняв чучело, стала подвигаться к занавешенному окну, а мы с Ильей Ильичем пошли в соседнюю, темную комнату наблюдать за предполагаемым противником. Однако, уйти из спальни мы не успели. Невдалеке раздался глухой звук выстрела, и молочная крынка разлетелась вдребезги.
— Осторожнее! — сердито сказал я девушке, решив, что она от испуга ее уронила.
— Это не я, она сама! — обиженно сказала Таня и собралась встать с пола,
Однако, до меня уже дошло, что случилось, и я, закричав ей: «Не вставай»; опрометью выскочил из комнаты. Несколькими прыжками я проскочил лестницу, добрался до входной двери, распахнул ее и стремглав понесся по улице за угол, к воротам соседнего дома. На тихой, темной улице не было ни души. Бежать мне до соседского дома нужно было метров двести. Когда я добрался до перекрестка и свернул в переулок, из ворот нужного мне дома выскочил невысокий человек и кинулся прямо навстречу мне. Меня ему видно не было. Я воспользовался этим, круто притормозил и спрятался за стволом дерева. Бегущий мужик увидел меня только тогда, когда поравнялся со мной. От неожиданности он шарахнулся в сторону, но я оказался проворнее и успел схватить его за плечо. Человек рванулся, сначала попытался вырваться, потом ударить меня кулаком в лицо. Он так спешил, что удар у него получился не прицельный и слабый. Я увернулся, рванул его на себя и, когда он повернулся ко мне лицом, въехал ему крюком в солнечное сплетение. Он не успел сгруппироваться и согнулся в три погибели. Я добавил ему ногой, и он покатился по земле. Я, не дав опомниться, схватил его за шиворот и поставил на ноги.
Не оборачиваясь, он воровато сунул руку в кардан, то ли за ножом, то ли за револьвером. Я выдрал ее наружу, схватил за запястье, вывернул назад и зажал в замок. Он вскрикнул от боли, но, тем не менее, попытался вывернуться и лягнуть меня ногой. Мне пришлось до хруста в суставе закрутить ему вверх правую руку и своей левой рукой за волосы запрокинуть голову назад. Теперь он не мог без моего ведома даже пошевелиться.
— Дернешься или закричишь, сломаю руку, — вполне серьезно пообещал я. — Иди вперед и не вздумай вырываться.
На улице по-прежнему не было ни души. Человек, попискивая от боли, согнувшись, покорно пошел в дом Поспелова, ведомый моей «суровой» рукой. Я втащил его в распахнутую дверь и ввел в прихожую. Там у лестницы ждали встревоженные Таня и Илья Ильич,
— Это он? — строго спросил Поспелов, брезгливо разглядывая пленника.
— Он, — подтвердил я, — поймал, когда он убегал. Проверьте его правый карман, у него там какое-то оружие.
— Я не унижусь до обыска, — гордо заявил отставной корнет.
— Я тоже, — испуганным голосом, поддержала его Таня.
— Ух, какие мы благородные. Эй, ты, — спросил я пленника. — Что у тебя в кармане? Соврешь, руку поломаю!
— Вы не имеете формального права меня задерживать! — вместо ответа прошипел он. — Я буду жаловаться! Вы за все ответите!
— Так, что у тебя в кармане? — повторил я вопрос и еще чуть поднял и так до предела заломленную руку.
Он замычал от боли и признался:
— Не надо, больно. Там наган, у меня на него есть разрешение.
— А на стрельбу по людям у тебя тоже есть разрешение?
— На какую стрельбу! Вы меня с кем-то путаете! Я вас первый раз вижу!
— Вот мы сейчас вызовем полицию, предъявим ей труп, который лежит наверху, ваш наган, и пусть полиция выясняет, с кем мы вас перепутали, — пообещал Илья Ильич равнодушным голосом.
— Господа, умоляю, отпустите меня, у меня жена и дочка больная. Ну, что я вам сделал, господа…
Я левой рукой влез в карман пальто мужа и отца, вытащил из него белый, никелированный наган и отпустил его заломленную руку. Человек выпрямился и начал усиленно тереть плечо.
— Господа! Право, это какая-то ошибка, я шел своей дорогой…
— Сейчас я сверну тебе шею! Ты меня опять злишь! — свирепо пообещал я, надвигаясь на киллера и для острастки вращая глазами.
— Не нужно, он и так все расскажет, — остановил меня Илья Ильич. — Право, голубчик, лучше рассказывайте, а то, не дай бог, ваша дочка останется сиротой.
— Нечего мне рассказывать! — заныл он.
— Убью! — закричал я, скрипнул зубами и занес над стрелком кулак.
Он инстинктивно съежился и метнулся под защиту «доброго» Поспелова.
— Господа, я ничего плохого, я со своим превеликим удовольствием… Господин хороший, помилосердствуйте!
— Пройдемте в кабинет, — ласково сказал ему Илья Ильич, стараясь не глядеть на встревоженную Анну Ивановну, прибежавшую на крики из кухни, — Аннушка, у нас тут случайный гость, обедать будем чуть позже…
— Предупреждаю, все остынет! — сердито ответила она.
— Вот видите, голубчик, что вы натворили! — укоризненно говорил Поспелов киллеру, подталкивая его в спину. — Нет, пусть мой товарищ сам с вами разбирается.
Гуськом мы прошли в кабинет хозяина. «Убийца» выглядел совершенно сломленным и жалким. При свете я разглядел его. Это был человек лет сорока, слабый и сутулый, с резко очерченным лицом, изборожденным жесткими вертикальными морщинами. Руки у него дрожали от испуга, и он часто моргал, так, что невозможно было разглядеть его глаз.
— Я все расскажу, только не убивайте, господа хорошие, — бормотал он машинальным, лишенным оттенков голосом. — У дочки чахотка, ей на море нужно, а денег нет… Польстился… Только жизнь сохраните…
Я сдуру, почти поверил в ничтожность и раскаянье убийцы, упустил из вида, что несколькими минутами раньше из простого нагана с семидесяти метров, через занавесь, он расколотил на куски мою предполагаемую голову. Как, собственно, ошибся и он, посчитав нас за лохов, играющих в хорошего и плохого полицейских. Отрезвил меня случайно замеченный сквозь его трусливо моргающие ресницы холодный, спокойный взгляд, которым он смерил Илью Ильича. Мне стало понятно, что нашими дешевыми психологическими приемами мы ничего от него не добьемся. Он блестяще играл роль труса и ничтожества и почти убедил, что ничуть не опасен. Нужно было попытаться расколоть его другими способами, если вообще будет возможно что-нибудь вытянуть из этого увертливого, жестокого человека. Он считал, что несколькими минутами ранее убил человека, и, ничуть не испугавшись и не растерявшись, даже попав в такую щекотливую ситуацию, валял самого обычного дурака.
