Наконец, когда я начал подозревать, что сейчас нас пригласят в следующее помещение и вновь попросят подождать, в гостиной появился сам хозяин. Илья Ильич оказался пожилым красавцем в тургеневском стиле, с роскошными седеющими волосами, ухоженными до совершенства бородой и усами, тщательно подбритыми щеками и умным, интеллигентным лицом. Выглядел он смущенно, что объяснилось тотчас как только он заговорил:
— Прошу великодушно извинить меня за то, что заставил вас так долго ждать. Я еще не вставал, когда Анна сказала, что меня ждут гости. Я никого утром не ждал и поздно проснулся,
Глядя на тщательно одетого Поспелова, я удивился, как он смог привести себя в такой совершенный вид за какие-то полчаса.
— Александр мне написал, что вам будет удобно некоторое время пожить у меня. Буду чрезвычайно рад, если вы скрасите мое одиночество. Дом у меня большой, и места предостаточно, надеюсь, что мои холостяцкие привычки не принесут вам неудобств,
От такой изысканной вежливости я даже слегка опешил.
— Простите великодушно, что мы своим появлением уже причинили вам неудобство, — начал я говорить в том же, что и он витиеватом стиле. — Александр Иванович, уповая на вашу доброту, решился побеспокоить вас и стеснить нашим присутствием. Позвольте рекомендовать вам Татьяну Кирилловну Раскину. По не зависящим от нас причинам моей спутнице и мне некоторое время необходимо прожить приватным образом…
В конце концов я начал путаться в изысканных оборотах и окончил вполне прозаически:
— Мы постараемся вас не беспокоить и при первой возможности найдем себе другое жилье…
— Не извольте беспокоиться, голубчик Василий Терентьевич, никакого неудобства вы мне не доставите, напротив, скрасите одиночество. Тем более, что я буду счастлив выполнить просьбу дорогого Шуры, и мне чрезвычайно приятно познакомиться с его молодыми друзьями, о которых он так тепло отзывается. Я живу одиноко, гости у меня бывают редко, и видеть таки приятные лица у себя дома для меня большая радость.
Похоже было на то, что нам с Поспеловым нескоро удастся выбраться из тенет взаимных комплиментов, поэтому я просто поклонился и постарался как можно приятнее улыбнуться. В этот момент в гостиную вплыла давешняя полнолицая красавица, и хозяин запнулся.
— Позвольте отрекомендовать вас моей домоправительнице и большому другу Анне Ивановне. Аннушка, эти господа какое-то время поживут у нас… По просьбе Шуры Крылова, моего гимназического товарища, ты его знаешь…
То, как просительно заговорил хозяин с домоправительницей, не оставляло сомнений, кто в его доме главный.
— Позвольте, Анна Ивановна, отрекомендоваться, — сказал я не без подхалимских ноток в голосе. — Василий Тимофеев Харлсон, а это моя жена Татьяна Кирилловна.
При слове «жена» девица Раскина стрельнула в мою сторону быстрым взглядом, как мне кажется, не оставшимся незамеченным Анной Ивановной.
— Что ж, пусть поживут, ежели им так заблагорассудилось, — согласилась домоправительница. — Только где их селить? В розовой комнате не топлено, а в голубой сами знаете.
— Может быть, в антресольной? — опять просительно спросил Илья Ильич. — Там тихо и покойно…
— Там же не убрано, — парировала хозяйское предложение домоправительница.
— Я могу и сам убрать, — предложил я, боясь, что проблема нашего размещения так никогда не решится,
— Еще чего, — воспротивилась такой возможности Анна Ивановна. — Не мужчинское это дело уборка, сама как-нибудь справлюсь. Вы тут посидите да поговорите, а я мигом.
— Очень строгая у меня Аннушка, — лукаво улыбаясь, сказал Илья Ильич, когда женщина вышла из комнаты. — Как что не по ней, тотчас требует расчет,
— Может быть, мне ей помочь, — предложила Татьяна Кирилловна. — Я, правда, умею убирать.
— Если только это вас не затруднит, и Аннушка согласится, я, право, не всегда понимаю логику ее поступков…
Раскина отправилась подлизываться к Аннушке, и та, поломавшись, согласилась принять помощь, и женщины надолго оставили нас с Ильей Ильичом одних,
Говорить нам пока было не о чем и, видимо, чтобы не сидеть молча, Поспелов начал рассказывать о своих совместных с Александром Ивановичем гимназических годах. Рассказывал он интересно, хотя и излишне подробно. Я, впрочем, с удовольствием слушал о милых проказах гимназистов девятнадцатого века, и когда Илья Ильич неожиданно спросил, где я учился совершенно машинально ляпнул, что в обычной советской школе. Причем, ответив, не сразу сообразил, что сморозил нечто несуразное. Дошло до меня это только тогда, когда Поспелов спокойно, без нажима и удивления спросил:
— Вы, судя по всему, не наш соотечественник?
— Почему вы так решили? — вопросом на вопрос ответил я.
— По многим причинам. У вас иное, незнакомое мне выражение лица. Говорите вы по-русски правильно, но с неправильными или, вернее будет сказать, чужими русскому уху интонациями. Притом слова, которые вы употребляете, не все соответствуют правилам грамматики. Да и одеты вы не совсем обычно, я даже не говорю о вашей невиданной обуви. Ваш костюм не соответствует ни вашей внешности, ни тому, как вы держитесь, и носите вы его не так, как носят подобное платье…
Я удивленно вгляделся в этого престарелого комильфо, сумевшего так много и точно заметить.
— … Не говоря о том, что я никогда не слышал о таком учебном заведении, как «простая советская школа». К тому же вы с большим интересом слушали мои немудрящие гимназические истории, которых знает множество любой человек, учившейся в гимназии или реальном училище.
Мне пока нечего было ему сказать в ответ, и я просто молча слушал, что он еще добавит к сказанному. Он продолжил свой «анализ»:
— Шура пишет, что вы его далекий родственник. Почему «далекий», а не «дальний»? А вот ваша спутница мне более понятна, она, скорее всего, недавно приехала из одной из наших южных губерний, вероятно, Николаевской или Херсонской. Поймите, голубчик, меня правильно, я не хочу вторгаться в вашу жизнь или неволить вас разъяснять мне перечисленные несуразности, но живу я один, живу скучно, и всякие новые впечатления мне любопытны. К тому же в ваших сложных, как я догадался, обстоятельствах, вам может понадобиться деятельный помощник. Я сначала растерялся и не нашелся, что ответить, но потом подумал, что мой собеседник прав, тем более, что, остановившись у него, я подвергаю его опасности, и он вправе знать, на что идет.
— Хорошо, — сказал я, — я вам объясню, почему Александр Иванович назвал меня своим «далеким» родственником. Надеюсь, рассказ вас не разочарует, да и помощь мне действительно может понадобиться. Мне пришлось начинать, как говорится, от печки, с самого начала — кто я и откуда. Илья Ильич умел слушать, и по его заинтересованной, оживленной реакции было непонятно, верит ли он моей бредовой для обычного человека истории.
Когда я дошел до эпизода с пленением меня крестьянами, нас прервала заглянувшая в гостиную Аннушка. Илья Ильич тут же поменял выражение лица с заинтересованного на светски любезное, как будто мы с ним говорили об обычных бытовых пустяках.
— Аннушка, голубушка, заходи, пожалуйста, — обратился он к ней, как и раньше, немного заискивающе. — Василий Тимофеевич рассказывает, какие замечательные вишни растут у них на Полтавщине, тебе тоже будет интересно послушать. Аннушка слушать о полтавских вишнях не захотела и, не задерживаясь, ушла.
Я, по возможности, лаконично пытался досказать свою историю. Однако, эпизод с фальшивыми документами так заинтересовал Поспелова, что он перебил меня и попросил показать паспорт. Я передал ему документ, сделанный Гутмахером на компьютере. Илья Ильич так и вцепился в него взглядом.
— Очень хороший паспорт, даже лучше настоящего, — похвалил он. — Только, к сожалению, бумага у нас немного другая. Любой внимательный полицейский тотчас заподозрит фальшивку. К тому же за шесть лет пользования он остался новешеньким.
— Я его еще ни разу никому не показывал. Да, признаться, мне пока было не до полицейских, — ответил я и перешел к дальнейшему повествованию.
