Это оказался бывший райком партии. Еще и вывеска сохранилась. Но сверху и по сторонам блистало с десяток новых, в том числе и совместного предприятия, где работал Юрка.

Борис прошёл в глубь отделанного мрамором вестибюля, спустился по боковой лесенке в подвал, с трудом открыл массивную, обитую чёрной кожей дверь, на которой выпуклыми позолоченными буквами было выведено «Руслан», и оказался в небольшом полукруглом помещении. Возле одной из дверей за столом потюкивало наманикюренными пальцами по пишущей машинке некое откровенно развратное существо. Таких ныне принято называть супермоделью. Но Борис про себя определил его по–другому.

— Где сидит Табукин Юрий?

— А, собственно, кто вы? По какому делу?

— Борис Юрзаев. По личному.

— То есть? Вы созванивались? Он вас ждёт?

— Ах ты, чудо в перьях! — не выдержал Борис. — Это тебя спрашивают, где он сидит. Больше у меня к тебе нет вопросов, поняла?

Развратное существо вскочило с вращающегося кресла и, мелькнув тугой сверхмини–юбочкой, ринулось в кабинет.

Борис обошёл помещение по кругу. Ворсистый ковёр на полу, кожаный диван, горящая люстра из чешского хрусталя… «Сволочи! — пробормотал он вполголоса. — Угнездились в рыночных отношениях… А тот парень подыхает в Боткинской».

Секретарша впорхнула обратно.

— Извините. Через минуту примет, — она опустилась на своё место, медленно обвела губы кончиком языка. — Хотите чашечку кофе?

— Потряс! Великолеп! — Борис потрепал её по декольтированному плечу. — Далеко пойдёшь. Но обратно не вернёшься. Ты меня поняла?

И открыл дверь в кабинет.

Оттуда как раз выходил красиво поседевший человек с пивным пузом, далеко выступающим из расстёгнутого пиджака. Борис чуть не столкнулся с ним. И узнал знаменитого в прошлом писателя, автора нашумевших книг о маленькой виноградной республике. Где сейчас лилась кровь…

— Что‑то рано примчался, — услышал он хрипловатый голос, — я же просил во второй половине.

В глубине кабинета за большим столом сидел щуплый человек в очках, что‑то подписывал.

— А что для тебя вторая половина? — спросил Борис, подходя и подавая руку изменившемуся Юрке Табукину, Пахану.

— Садись, садись, фрайер, — добродушно прохрипел Юрка, — хорошо, что приехал раньше. Через час уже не застал бы.

Борис опустился в глубокое кожаное кресло и ощутил себя маленьким, ничтожным по сравнению с монументально возвышающимся по ту сторону стола Юркой.

— Что такое? Почему? — забеспокоился он, пытаясь привстать.

— Психология, — улыбнулся Юрка.

— Ну, ты и хмырь! Подпилил ножки кресла?

Юрка снял очки, по–стариковски аккуратно вложил в очечник, потом нажал клавишу стоящего на столе селектора, каркнул в микрофон:

— Таня! Меня нет! Слушаю тебя.

— Нужно срочно найти человека. Его зовут Артур Крамер. Москвич. Сейчас уехал. То ли в Душанбе, то ли в Ашхабад. С каким‑то директором заповедника. — Борис старался говорить сжато, чётко. — У этого Крамера рукопись. Я должен забрать её с собой. Через неделю улетаю в Израиль.

Юрка снова надел очки, взял авторучку, начал записывать на вырванном из блокнота листке.

— Рукопись? Интересно. Что за рукопись? Роман? Какие‑нибудь воспоминания?

— Так… Научная работа.

— Понятно. А я только вернулся из Южной Африки. Попил пивка среди апартеида. Значит, уматываешь в Израиль и хочешь толкнуть там чужую научную работу? О чём работа?

— О психологии…

— А ведь ты нейрохирург.

— Был. Наверное, в то же время, когда ты был чечёточник.

— Значит, Артур Крамер. Правильно записываю? Отчество? Не знаешь. Ладно. Сколько лет? Примерно сорок семь — пятьдесят? А точнее? Слушай, фрайер, да ты ни хрена не знаешь! Рукопись у него с собой или здесь, в Москве?

— В Москве её нет.

— Точно нет?

— Как будто.

— Надо было для начала прошмонать!

— Проверял. Как будто нет…

— Все у тебя «как будто», приблизительно. Ладно! Как он личит? Рост, цвет глаз, особенности?

— Чуть выше среднего, глаза карие. Виски с сединой.

— Оружие у него может быть?

— Никогда.

— Уверен?

— Абсолютно.

— Ладно. Теперь этот директор заповедника. Имя? Фамилия? Приметы?

— Не знаю.

— Ну артист! Смотри, я и пяти строк не записал. С такими данными… Так тебе этот Крамер нужен или только рукопись?

— Рукопись.

— Где работает?

— Он писатель.

— При чём тогда психология? При чём заповедник? Или пришёл по делу — или темнишь. Давай, колись быстрее!

Борис уже не рад был, что оказался в логове у Пахана.

— Что ты от меня хочешь? Что? — Он снова попытался встать из этого болотистого кресла. — Писатель. Интересуется психологией. Написал работу. Что у него с директором заповедника, не знаю. У Крамера в феврале жена умерла. Похоронил — уехал. Все. И учти, Крамера чтоб пальцем никто не тронул.

— А теперь уже как получится, — жёстко ответил Юрка, пряча сложенный листок во внутренний карман пиджака. Черты его лица отвердели. — И ты тоже учти: по нынешним ценам добыть то, не знаю что, во сколько обойдётся?! Значит, так. Попей кофейку с Таней, посмотри наш стенд. Потом поедешь со мной к одним людям, там должен быть человек, может, ему понадобится дополнительная информация… Я добро помню, иначе б не стал заниматься этой мутью.

Он поднялся из‑за стола, обождал, пока Борис выберется из кресла, проводил к двери.

В приёмной на диване ждало полно народу.

— Таня, покажи господину Юрзаеву стенд, вообще развлеки. В четырнадцать тридцать мы уезжаем. Кто ко мне первый — прошу!

Развратное существо вспорхнуло со своего места, отперло одну из дверей. Это оказался небольшой зал заседаний. Вдоль стен на длинных полочках стояли книги с грифом совместного предприятия «Руслан».

— Так он издатель?! — изумился Борис.

— Юрий Алексеевич — наш генеральный директор, — ответила Таня. — Извините, что вы имели в виду, когда сказали: «Обратно не вернёшься»?

— Что я имел в виду? Что? — на миг задумался Борис. — Понимаешь, крошка, я был не совсем прав. Можно вернуться. Относительно. Операция по восстановлению девственности — все дела! Хотя есть вещи — не восстановишь…

— По–моему, вы нахал, — прошептала Таня. — Как не стыдно!

— Чего? — Он обернулся к ней и, вымещая все унижение, которое претерпел в низеньком кресле, зло брякнул в тщательно намазанные тушью и перламутром глазки: — Аборты, презервативы… Стоило ли родиться, чтобы торчать тут чудом в перьях? Что тебя ждёт, дура? Превратишься в общественный сортир для мужиков. Чеши отсюда, может, ещё родишь.

— Гад! Кобель сучий! — ощерилась секретарша, губы её дрожали. — У меня сын — четыре года. Ты, что ли, будешь мне десять тысяч платить и под юбку не полезешь?!

Она отступала и отступала за дверь.

«Сама сука! И Юрка сука. — Борис бегал взад–вперёд вдоль стены со стендом. — Когда плохо, когда надо было устроить в урологию, так со мной не говорил! Лучшего хирурга ему нашёл, в реанимацию ездил, сутками дежурил. Тогда ни о каких деньгах речи не было! Нет, бежать, драть из этой страны! Пахан — генеральный директор! А эта Лисеева использовала меня — жирная, потная тварь. Крестилась она! А сам я что здесь делаю, что? Навел Пахана с его людьми на Артура. Да, навёл! Любой ценой получу «СкрижалиІ — и бежать, драть…»

Наконец Борис приостановился. Оглядел стенд.

Шафаревич, «Русофобия», «Протоколы Сионских мудрецов» Нилуса, сборник стихов Кунаева… Среди всей этой антиеврейской пакости островком чистоты сияла нарядная книжечка — «Аленький цветочек» Аксакова. Но опять же рядом с ней высился толстенный альбом репродукций картин Ильи Глазунова, буклет о тележурналисте Невзорове.

«Что я здесь делаю? Что?» — бормотал Борис, тупо продолжая разглядывать стенд.

«Секс в семейной жизни», «Анжелика и король», «Правда о святом старце Распутине»…

«Хорошо Виктору плакаться! Попугаи порхают, океан. Молитесь за него! В вакууме он! А тут такое дерьмо попёрло. Юрка — книгоиздатель, с ума сойти! Да кто он такой, кто?»