«Наши христиане далеко не христиане, — не раз сокрушался мой духовный отец. — Истинное христианство, может быть, только начинается. Ведь для Господа тысяча лет как один день».

Когда автобус подъехал к Карнакскому храму и я вместе со всеми вошёл в каменные джунгли обелисков, скульптур, проломанных стен и ворот, больше всего поразили толпы туристов со всего мира. В этот раз это были на редкость некрасивые люди. То чрезмерно худые, то болезненно толстые, зобастые, низенькие, как карлики, или, наоборот, неестественно длинные, они явно несли на себе печать вырождения.

Я приписал это впечатление своему состоянию, мрачным мыслям.

У ног гигантской статуи Рамзеса Второго кривозубая англичанка, умирая от смеха, показывала мужу на бегающих вокруг барашков, которые вскакивали сзади на овечек, совокуплялись. Муж, осклабясь, снимал все это видеокамерой.

Изольда Егорова стояла в короткой тени обелиска, кокетливо обмахивалась своей шляпой, а Мохаммед здоровой рукой надевал ей на ногу свалившуюся босоножку.

— Марихуана, марихуана, — пристал ко мне гнилостный тип в панаме, поднёс к глазам какие-то пакетики.

— Пошел вон!

Раздался напевный призыв муэдзина. Только сейчас я обратил внимание на то, что в часть древнеегипетских стен вмонтирована действующая мечеть с минаретом. Смотрел, задрав голову, на полумесяц и звезду над ним и испытал приступ отчаяния. «Все — декорация, — думал я, — и мусульмане — не мусульмане, наверное, иудеи — не иудеи. От религии остался один ритуал, обряды. Больше ничего».

Автобус катил обратно в Луксор.

«Религия — это же связь, контакт с Богом. О какой связи может идти речь в этом мире наркоманов, террористов, в мире, где каждый вечер по телевизору правоверным мусульманам показывают вращение жирного женского зада, а у нас в Москве беснуются телевизионные рок-группы с крестами на груди и в ушах? Происходит дьявольская подмена. И это устраивает всех».

Я жаждал, чтобы автобус снова заехал на заправку, хотелось ещё раз, хоть издали, увидеть лучезарного мальчика, причаститься его улыбке — улыбке завтрашнего человечества. Но мы возвращались другой дорогой. По сторонам тянулись одноэтажные домики с нарисованными на стенах львами, прибитыми к дверям сушёными крокодильчиками. Мохаммед объяснил, что это знак того, что хозяин дома совершил хадж в Мекку.

«Эта культура расселилась поверх умершей древнеегипетской, ничего у неё не переняв. Вот в чём беда. Прервалась эстафета. — Я сам поразился своему выводу. — Они существуют одна над другой, как базар, устроенный над кладбищем».

После того как вернулись в Луксор, пообедали в отеле, Мохаммед объявил, что все оставшееся время — свободно. А вечером, в восемь часов, после прощального ужина состоится отъезд на вокзал.

— Идемте с нами по магазинам! — остановила меня в вестибюле Наталья Георгиевна. — Вы же не умеете торговаться.

— Практически не осталось денег, — простодушно ответил я и тотчас пожалел о сказанном.

— Позволяете себе заказывать кофе, раздавать десятки фунтов оборванцам, — вмешалась Изольда Егорова и мстительно улыбнулась. — По одёжке протягивай ножки.

Я поднялся в номер, принял душ, побрился.

Оставались считанные часы пребывания здесь, на юге Египта. Я был даже рад тому, что кончились деньги. Можно было свободно, без суеты попрощаться с Луксором.

Решил по возможности уйти от центра, от набережной Нила, окунуться в истинную, непоказную, жизнь теперешних египтян.

Выйдя из гостиницы, свернул в первую же улицу направо, потом свернул снова и углубился в тесноту грязных кварталов, где орали ишаки, где прямо над тротуаром висели на крючьях свежеразделанные туши быков и баранов, а рядом торговали то апельсинами, то картошкой, то сахарным тростником.

Я уже не чувствовал робости от того, что не знаю языка, не боялся и местных злодеев, хотя то и дело попадались люди с воистину злодейскими физиономиями.

Один из них, бритоголовый великан, похожий на джина, одетый, как показалось, в кальсоны, настойчиво совал фотографии толстых прелестниц с тройными подбородками и тянул за рукав куртки в затхлый переулок. Чтобы отвязаться, я конфиденциально сообщил ему запомнившуюся с детства скороговорку:

— Наши пинкертоны ваших пинкертонов перепинкертонят и перевыпинкертонят!

Джин обалдело остановился и, видимо, стал размышлять над таинственным изречением.

Всё, что я видел в этих кварталах, по сути, походило на задворки Душанбе, Ашхабада, того же Сухуми. Это была жизнь на уровне удовлетворения глотательного и полового инстинктов, не более того. Все остальное — узорчатые вывески, разбитый фонарь на углу, несколько неожиданная здесь фотография группы «Битлз» за пыльной витриной, изукрашенная цветным стеклярусом упряжь лошади, влекущей телегу с тяжёлыми мешками, откуда на грязную мостовую сыпался рис, — всё это казалось лёгким гримом, макияжем на лице всеобщей безнадёжности. И вовсе не бедность была тому причиной. Люди не знали цели. Духовной цели. Жизнь каждого вяло текла от колыбели до гроба, ничем, в сущности, не отличаясь от более загримированной, припудренной внешней респектабельностью жизни более удачливых классов.

Создавалось впечатление, что никто ничего не хотел, никуда не стремился, разве что под благовидным предлогом или без него старался хоть немножко обмануть ближнего, извлечь из него хоть какую-нибудь выгоду.

Время здесь влачилось разбитой клячей, и драгоценные часы человеческой жизни, как зёрнышки риса, просыпались зря.

Поздно вечером всем табором прибыли на луксорский железнодорожный вокзал. Мохаммед и водитель автобуса под аплодисменты туристов получили из рук Изольды Егоровой своих матрёшек и по грампластинке с записями русских народных песен в исполнении Зыкиной. Мохаммед удостоился ещё и поцелуя.

...За окном вагона мелькали редкие огоньки. «Отдаст ли мне деньги Нина? Ни туфель для Анны, ни термоса я ещё не купил...»

Проводник подвёз на тележке лотки с ужином, выдал по цветной маске из папье-маше. Одна изображала нарумяненное лицо клоуна, другая — череп с проваленным носом. Выяснилось, что администрация поезда приглашает всех к одиннадцати часам в диско-бар на встречу европейского Нового года.

Саша быстро расправился с ужином, надел маску клоуна, захватил фотоаппарат со вспышкой и ушёл к своим покровителям.

«Вот ещё «детали этого путешествияІ, — подумал я, вертя в руках страшную маску. — Наступает Новый год — мне остаётся маска смерти».

Не будучи суеверным, всё-таки решил её не надевать. Во-первых, маска сама по себе была гадостна. А во-вторых, уже давно мною было замечено, что подобное действительно притягивает подобное и все люди, особенно поэты и художники, которые позволяли себе баловаться с темой смерти, так или иначе заигрывать с ней, рано умирали.

К самой смерти, к тому, что ожидает человека после этого рокового перевала, я относился со жгучим любопытством. Как православный христианин, безусловно верил тому, что говорит о посмертном существовании Евангелие. Уходя из жизни в вечность, человек, когда бы он ни умер, оказывается на Страшном суде. Ведь время в вечности отсутствует. Таким образом, пугающего всех смрадного пребывания в могиле для души просто нет...

В дверь постучали.

— Водка? Шампань? Бренди? — спросил проводник. Он был настолько нагл, что полез прямо к сумке.

Я рванул молнию, показал, что там нет ни одной бутылки. Тогда проводник осклабился.

— Диско-бар! Диско-бар! — повторил он несколько раз, указывая в коридор.

Не хотелось туда идти. С другой стороны, нехорошо было одиноко сидеть в купе.

Поезд мчался в кромешной египетской тьме. Я шёл по пустым освещённым коридорам, переходил из вагона в вагон, пока не оказался в битком набитом людьми диско-баре. Получив у входа бокал с коктейлем и тарелочку бутербродов, в замешательстве остановился. Все столики были заняты. Из динамиков раздавалась музыка.

— Артур! — крикнул из дальнего угла Саша Петров. — Идите сюда! Я занял вам место.