И примерно то же самое я и чувствовала сейчас в целом! Я понимала все происходящее вокруг меня, но испытывала ко всему предельное безразличие! Даже к тому, что Настя замерзла и хочет чего-нибудь горячего!.. Разве такое возможно?! Разве я способна на такое?!
Медленно двигаясь через здание терминала, я вдруг испытала сильнейший укол совести. Но правда лишь на мгновение. В следующую секунду он уже был приглушен моим общим угнетенным состоянием и стал одной из множества хаотичных мыслей, беснующихся сейчас в моем мозгу. Только вот возможности сконцентрироваться хоть на какой-то из них более или менее основательно у меня не было. Не хватало сил. Или желания.
Моим рассудком овладело странное чувство уже будто знакомого автоматизма, основанного на глубочайшей депрессии, апатии и усталости. От всего, от всех. И от себя в первую очередь. Почему все это происходит именно со мной? За что?! За что, черт возьми?!!
Но и эта проявившаяся было достаточно ясно эмоциональная вспышка быстро погасла, и я продолжила свое будто механическое и какое-то совсем бессмысленное движение.
Я вернулась в зал ожидания спустя десять или пятнадцать минут. Не могу сказать, что мне удалось хоть сколько-нибудь овладеть собой, хотя сознание все более становилось ясным. Или мне только так казалось? Настю я заметила еще издалека. Она занимала место за дальним столиком, на фоне большого окна, за которым открывался вид на освещенное ночными огнями летное поле. Там, за ее спиной, к ближайшему выходу уже подали самолет – аэрофлотовский А330. Скорее всего, это был наш обратный рейс. Но мое внимание задержалось именно на Насте, и снова болезненное чувство кольнуло меня в самое сердце, которое от этого вроде бы даже немного забилось. Она сидела, уронив голову на руки и закрыв лицо ладонями. Плечи ее поникли, на грациозную осанку сейчас не было и намека. Настя выглядела настолько отчаявшейся и подавленной, что больно и страшно было смотреть! Мой затуманенный рассудок протестующе взорвался бурей эмоций, от которых мне захотелось упасть на колени и закричать что есть сил – за что ЕЙ все это?!! И на моих глазах вновь немедленно проступили слезы. Все ее усилия, все старания, вся забота – все это оказалось бесполезным! Теперь и ее захватит эта убийственная пустота?.. О, нет! Только не это! Только не ее, господи!.. Не будь меня рядом, она ничего подобного не испытала бы! Я не только причина всех этих несчастий! Я причина этих поникших плеч и потухшего взгляда… И это непростительно.
Настя шла впереди меня по салону бизнес-класса и просматривала номера мест по правому борту. Возле очередной пары кресел она остановилась и произнесла, оглядываясь на меня: – Вот, кажется, наши места. Я остановилась и, вновь встретившись с этим полным грусти и растерянности взглядом, поспешно опустила глаза. – Да, это наши… – отозвалась я тихо, при этом продолжая выжидающе стоять в полушаге от нее. Тогда Настя прошла к креслу возле иллюминатора, а я, больше уже не медля, заняла соседнее место, ближе к проходу, и прикрыла глаза. Слишком они были воспалены и слишком резали их яркие потолочные лампы. Устроившись в своем кресле, Настя проговорила негромким, уставшим голосом, от которого мое сердце в очередной раз болезненно сжалось: – Попробуем поспать, как поднимемся в воздух?.. Сил что-то уже нет никаких. Я с готовностью и согласно покивала, не поднимая при этом век и не поворачивая головы. Салон заполнялся пассажирами медленно и неохотно, хотя до взлета оставалось немногим более пятнадцати минут. И я принялась считать эти минуты.
Когда наш самолет оторвался от земли и спустя некоторое время набрал высоту, взяв курс на Москву, Настя вызвала стюардессу и попросила принести нам пару пледов и подушек. Она какое-то время устраивалась поудобнее в своем кресле, снимая шубку и разворачивая плед, после чего вполне ожидаемо спросила, не жарко ли мне самой в верхней одежде. Я не нашлась, что ответить, и механическими движениями чуть дрожащих пальцев тоже принялась расстегивать пуговицы на своем пальто. Затем так же, не произнося ни слова, я встала раскрыла багажное отделение над нашими местами и убрала туда и свою и Настину верхнюю одежду. Покончив с этим я уселась обратно и снова обратив внимание на то, как дрожали мои руки, принялась застегивать ремень. Это получилось сделать не сразу. Может быть еще и оттого, что Настя вроде бы повернула голову в мою сторону и довольно долго смотрела на меня. Я не была в этом уверена, просто чувствовала этот ее взгляд на себе. Пряжка наконец застегнулась, и я затянула ремень потуже. Тогда Настя уже нарушила молчание: – Зачем?.. Разве так удобно будет спать?.. Смысл ее слов дошел до меня с очень большой задержкой. Я посмотрела на нее непонимающе, пытаясь сообразить, что, собственно, было не так. Лишь потом до меня дошло, что необходимости в ремне безопасности сейчас действительно не было. Виновато опустив глаза, чтобы не видеть этого ее недоумевающего и будто немного напуганного взгляда, я расстегнула дурацкий ремень и взяла свой плед. Настя казалась растерянной. Она ничего больше не сказала и отвернулась к иллюминатору. Жаль… Очень жаль, что последние ее слова были какими-то слишком обычными. Какими-то незапоминающимися. Ладно… Пусть хотя бы нежный голос, наполненный тревожной заботой, останется в моей памяти и в сердце навсегда. Сказать ей что-нибудь в ответ я не решилась, хотя мне очень и очень этого хотелось! Но я затихла, опустив голову и прикрыв глаза, в надежде, что Настя поскорее уснет. Она должна уснуть! Ее силы ведь тоже не бесконечны…
В салоне бизнес-класса было полутемно. Я видела это из-под полуопущенных век. Над парой кресел горели лампы, но большинство пассажиров, которых и так было немного, уже отдыхали. С момента взлета прошло уже достаточно времени. И тогда я очень осторожно, украдкой повернула голову направо. Настя спала в своем кресле, и сейчас ее усталое лицо выглядело уже более спокойным, почти умиротворенным. Хотя при этом что-то тягостное оно все-таки отражало. Даже во сне. Сдерживая слезы и поморщившись от спазмов в груди и горле, я тихо и аккуратно стянула плед, которым укрывалась, склонилась вперед и извлекла из-под кресла свою сумочку. Отыскав в ней мобильный телефон, я посмотрела на время – мы летели уже почти два часа. Да, времени прошло уже много. Но Настя долго не могла уснуть. Сколько раз я ни поворачивалась к ней, она с тоскливым и усталым видом лишь глядела в иллюминатор, на темные массы облаков и яркие паутинки городов, иногда мелькавшие между ними. Ну а сейчас она вроде бы уснула достаточно крепко, и я мысленно с теплом обняла ее и припомнила ощущение, которое обычно возникало, когда я прикасалась губами к ее коже. Подавив внезапную дрожь во всем теле, я снова порылась в сумочке и отыскала маленький блокнот и карандаш. Свет включать было рискованно, и потому я в этой полутьме, удерживая карандаш не слишком послушными пальцами, кое-как принялась выводить неровные строки на листочке бумаги: «Прости меня. Я благодарна тебе за все, что ты для меня сделала. И мне ужасно жить с чувством, что выразить благодарность в той мере, которой ты достойна, я не могу. Прости за весь тот безумный хаос, что ворвался в твою жизнь с моим в ней появлением. Я приношу лишь несчастье, разочарование и страдание тем, кого люблю. И потому я должна уйти. Мне жаль, но я больше не могу. Надеюсь, что простишь. Я всегда тебя любила, люблю и сейчас. Прощай, Настенька»
Стараясь не особо стучать каблуками и с трудом сдерживая торопливость, я шла по салону самолета, направляясь в его хвостовую часть. Опасливо поглядывая по сторонам, боясь встретить хоть кого-нибудь на своем пути, я прошла через весь эконом-класс и наконец оказалась в заднем тамбуре возле двери уборной, расположенной по правому борту. Не заперто! Повезло! Быстро оглянувшись на занавешенный шторками вход на кухню, за которым слышался негромкий разговор бортпроводниц, я по возможности бесшумно и быстро открыла дверь и скрылась в уборной, немедленно запершись изнутри. Бросив принесенную с собой косметичку на полочку перед зеркалом, я выдохнула и прислушалась. Ничего. Тишина. За исключением мягкого шума двигателей и биения собственного сердца. Ноги начинали ослабевать, и я инстинктивно ухватилась за края раковины, чтобы ощутить хоть какую-то опору. Я в общем-то чувствовала слабость уже во всем теле. Слабость, порожденную страхом. И это меня беспокоило. Мне осталось сделать последний шаг, но для этого требовалось определенное усилие над собой, хотя все и так вроде было решено…
