Вдоль шоссе, в сторону леса, начиналось взгорье, партизаны окопались именно на этом взгорье, и в этом было их явное преимущество, ибо фашисты, едущие по шоссе, оказывались в широкой низине, в зоне обстрела. К тому же группа Акадилова сразу же после взрыва дороги должна будет отойти и занять свое место в заранее приготовленных для нее окопах, так что число автоматчиков у шоссе пополнялось.
В то же самое время рота капитана Шилина прокладывала путь через минные поля и срезала проволочные заграждения, а группа Павлика Смирнова, нагруженная толом, пробиралась к устою моста на правом берегу реки Беседь.
Очень скоро фашисты заметили партизан и открыли огонь. Засвистели мины. Партизаны открыли в ответ яростную стрельбу, прикрывая действия группы Шилина. Когда разминировали последний участок, осколком мины, разорвавшейся неподалеку, капитану ранило руку, но он остался в строю. Вот наконец прорублены проходы и проволочные заграждения. Партизаны ринулись в атаку, опрокинули фашистов, те бросились к своим укреплениям по ту сторону дороги…
Не теряя ни секунды, следом за ними бросились к мосту взрывники Павлика Смирнова, неся тяжелый тол за плечами. Как всегда, рядом с Павликом был его верный друг Батырхан. Не отставала от них и Тамара. Под ожесточенным огнем врага они прикрепили свой груз к правой опоре моста и подожгли бикфордов шнур…
И в этот момент взвилась красная ракета.
Тотчас взмыли вверх еще несколько красных ракет — они дублировали сигнал штурма для первого батальона, где находился комиссар Лебедев.
Описав красную дугу, ракета даже не успела погаснуть, как один за другим, последовательно, загрохотали взрывы на железной дороге возле Белинковичей. В воздух полетели обломки рельсов, расщепленные шпалы, обволакиваясь клубами грунта с насыпи. Земля, казалось, стонала, как живая…
Как и предполагали партизаны, вражеское подкрепление из города ринулось в сторону моста по шоссе.
Автоколонна мчалась на предельной скорости. Впереди нее резво шел приземистый «виллис» с каким-то расхрабрившимся начальником. Лебедев приказал минерам пропустить его вперед и взорвать шоссе в тот самый момент, когда на минном участке окажется основная часть, колонны.
Раздался грохот, его продолжили лязг и скрежет металла, огненные взрывы бензобаков, вопли фашистских солдат.
Партизанские пули пробили шины «виллиса», и машина, крутанувшись волчком, остановилась. В этой машине ехал Ранкенау.
Настал час возмездия. Володя Хомяков, подошедший вместе с группой Жилбека к группе Лебедева, давно жаждал этой встречи и был почти уверен, что рано или поздно она состоится.
Начальник гестапо, учуяв смертельную опасность, оказал бешеное сопротивление. Прячась за машиной, он беспрерывно строчил из автомата, пока не расстрелял весь диск. Метнувшись к убитому солдату, лежавшему поблизости, Ранкенау схватил его автомат и опять продолжал строчить, все еще надеясь, что солдаты его опомнятся и окажут достойное сопротивление мелкой шайке лесных разбойников.
Володя Хомяков, Жилбек и еще двое партизан кружным путем перебежали дорогу и оказались за спиной гестаповца. Ранкенау продолжал строчить не целясь. Партизаны ползком двинулись к «виллису», намереваясь взять ценную птичку живьем, только живьем. И вот, улучив момент, Володя стремительно, как барс, прыгнул сзади на спину Ранкенау, а Жилбек в то же мгновение выбил автомат у гестаповца.
Собрав все свои скудные познания в немецком языке, Володя сумел сложить из них ядовитую фразу, суть которой сводилась к следующему: «Неужели для такой грязной работы у вас не хватает солдат?»
Взметнулись в ночное небо белые ракеты, и партизанские батальоны двинулись к месту сбора.
«Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»
Держа руку на перевязи через шею, брел, спотыкаясь, капитан Шилин. Угрюмо сопя, Батырхан нес на своих плечах тяжело раненного в грудь Павлика Смирнова. Рядом с ним, опираясь на суковатую палку, ковыляла Тамара — пуля прошила ей бедро, к счастью, не задев кости.
Неизменный врач бригады Павел Демидович Костенко осмотрел раненых на первом же привале и доложил Коротченко, что раны опасности для жизни не представляют…
XXI
Сложны людские судьбы на полях войны, извилисты пути-дороги. И порой бывает, что самая фантастическая, самая нелепая выдумка кажется совсем несложной и обыденной в сравнении с тем, что может произойти в действительности…
Давно ли дрожащий от испуга и волнения молодой парень из железнодорожного депо пришибленно стоял в кабинете начальника гестапо, а тот, мелко хитря, великодушно называл парня «господином» и предлагал ему сытный обед за предательство?
Нет, совсем недавно, можно сосчитать по пальцам, сколько дней прошло с того времени. А сейчас этот испуганный парень, уже суровый мужчина, по достоинству носит имя народного мстителя. На его поясе кортик в ярких ножнах и пистолет в лакированной кобуре. И то и другое еще вчера принадлежало Ранкенау. А сам начальник гестапо, в форме и уже с отличиями полковника — звание ему присвоили на днях, как бы авансом за бесславную гибель, — идет на шаг впереди Володи, конвоируемый в штаб на допрос.
Если бы у Ранкенау оставалась хоть крупица юмора, то он мог бы сказать, что эта бренная жизнь не жизнь, а сказка, ибо в партизанском штабе переводчицей была Шура Мелешкина, та самая «приятный русский девка», с которой он так самозабвенно танцевал фокстрот на офицерском банкете и с которой надеялся со дня на день реализовать свою «любовь»…
В штабе Ранкенау встретили Лебедев и Коротченко, чисто выбритые, подтянутые победители, которые вершат суд правый и нелицеприятный.
На все обвинения Ранкенау упрямо твердил одно и то же: «Я солдат, я подчиняюсь приказу».
Но никогда во все времена солдаты не считали воинской честью убийство стариков, женщин и детей, уничтожение ни в чем не повинных людей. А гестаповец занимался именно этим черным делом, и только этим. Настоящего боевого врага он и в глаза не видел, околачиваясь по тылам.
— Вы нарушили международные правила ведения войны, — продолжал гнуть свое Ранкенау.
Наверное, любой человек на земле мог бы говорить о каких-то правилах войны, но только не фашист и тем более не гестаповец.
— Что вы со мной сделаете? — спросил наконец Ранкенау.
— Вы давно мечтали попасть в Москву, — ответила ему Шура по-немецки. — И теперь ваша мечта сбудется наконец-то, господин Ранкенау. Только попутчики на этот раз будут у вас достойнее прежних.
Его провели через всю бригаду, выстроившуюся двумя шеренгами возле штаба, провели как жалкого зверя с вырванными клыками, и он получил еще раз возможность, видя здесь молодых и старых, женщин и мужчин и видя маленькую Майю, видя лица славянские и монгольские и такие черты, которые могли бы сделать честь любому чистопородному арийцу, — получил еще раз возможность призадуматься, хотя и поздно, но призадуматься о таинственной мощи этой земли, этого народа…
Полдень. Чуть слышно шелестит листва, прохлада родного леса ласкает душу. Горят костры на становище, и знакомый с детства пахучий дымок тонко слоится между стволами вековых сосен. Тихий ясный день без облачка и без выстрела неизменно умиротворяет, переносит человеческую мечту в будущее, к мирным и светлым временам, к тем ночам и дням, когда звуки леса и дым костра станут принадлежностью охотничьих троп, кочевий и туристских маршрутов…
А пока еще долгим будет партизанский путь. Очистительной волной будут переходить они из леса в лес, от станции к станции, оставляя позади себя светлое эхо возмездия, и все яснее, все ближе будет перед ними алеть заря великой победы.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
С той поры прошло более двадцати лет, но не забывается и никогда не сотрется в памяти война. Помнят о ней те, кто пережил бои, но знают о ней и те, кто родился в мирные дни. Нашу победу в Великой Отечественной войне, ее значение для истории человечества переоценить невозможно.
