Снова телефонный звонок, потом короткое, выжидательное молчание. И вдруг Таппер сказал мне с досадой:

— Да отзовись ты! Это ж тебя!

— Что такое?!

— Скажи — слушаю! Давай отвечай.

— Ладно, — сказал я. лишь бы он не злился. — Слушаю.

И тут он заговорил голосом Нэнси, да так похоже, что мне показалось — она тут, рядом.

— Брэд! — позвала она. — Брэд, где ты?

Она почти кричала, задыхалась от волнения, голос дрожал и срывался.

— Где ты, Брэд? Куда ты исчез?

— Трудно объяснить, — сказал я. — Понимаешь…

— Где я только не искала! — она захлебывалась словами. — Мы тут все обыскали. Тебя весь город ищет. А потом я вспомнила про этот телефон у папы в кабинете — знаешь, который без диска. Я его и раньше видела, только внимания не обращала. Думала, это какая-то модель, или игрушка, или так, подделка, обман шутки ради. А сейчас столько шуму из-за этих телефонов в хижине у Шкалика Гранта, и Эд Адлер рассказал мне, что у тебя в конторе тоже был такой аппарат. И под конец до меня дошло: может, и у папы такой же телефон. Только до меня ужасно долго не доходило. А потом я пошла к папе в кабинет, стала, и стою, и только смотрю из этот телефон… понимаешь, просто струсила. Стою и думаю — кто его знает, возьмусь за него — и вдруг начнется что-то очень страшное. А потом собралась с духом, сняла трубку. слышу — дышит, ток есть, я и спросила тебя. Конечно, это дурацкий поступок, но… Так что ты сказал, Брэд?

— Я говорю, очень трудно объяснить толком, где я. Сам-то я знаю, да объяснить не могу, никто не поверит.

— Скажи мне. Не трать время зря. Только скажи, где ты.

— В другом мире. Я прошел через сад…

— Куда прошел?!

— Просто я шел по саду, по следам Таппера, и вдруг…

— По каким следам?

— По следам Таппера Тайлера. Я, кажется, забыл тебе сказать: он вернулся.

— Не может быть! Я прекрасно помню Таппера. Уже десять лет, как он исчез.

— Он вернулся. Сегодня утром. А потом опять ушел. И я пошел по его следам…

— Это ты уже говорил. Ты пошел за Таппером и очутился в другом мире. Где он находится, этот мир?

Нэнси — как все женщинам задает невозможные вопросы!

— Точно не знаю, но он в другом времени. Может быть, разница только в одну секунду.

— А вернуться ты можешь?

— Попробую. Что выйдет — не знаю.

— А я не могу тебе как-нибудь помочь? Или все мы — весь город?

— Слушай, Нэнси, это пустой разговор. Скажи лучше, где твой отец?

— Он сейчас у тебя дома. Там полно народу. Все тебя ждут.

— Ждут? Меня?

— Ну да. Понимаешь, они все обыскали и знают, что в Милвиле тебя нет, и многие считают, что ты знаешь, в чем секрет…

— Это насчет барьера?

— Да.

— И они здорово злы?

— Некоторые — очень.

— Слушай, Нэнси…

— Не трать зря слов. Я и так слушаю.

— Можешь ты пойти туда и потолковать с отцом?

— Конечно!

— Вот и хорошо. Скажи ему, что когда я вернусь… если только сумею… мне надо будет с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь наверху. На самом верху. Может, даже с президентом или кто там к нему поближе. Или с кем-нибудь из Организации Объединенных Наций.

— Кто же тебя пустит к президенту, Брэд?

— Может, и не пустят, но мне нужно добраться до кого-нибудь там повыше. Мне надо им кое-что сообщить, правительство должно об этом знать. И не только наше — все правительства должны знать. У твоего отца наверняка найдутся какие-нибудь знакомые, с кем он может поговорить. Скажи ему, дело нешуточное. Это очень важно.

— Брэд… Брэд, а ты нас не разыгрываешь? Смотри, если это все неправда, будет ужасный скандал.

— Честное слово, — сказал я. — Нэнси, это очень серьезно. я говорю тебе чистую правду. Я попал в другой мир, в соседний мир…

— Там хорошо, Брэд?

— Недурно. Всюду одни цветы, больше ничего нет.

— Какие цветы?

— Лиловые. Их мой отец разводил. Такие же, как у нас в Милвиле. Эти цветы все равно что люди, Нэнси. И это они огородили Милвил барьером.

— Но цветы не могут быть как люди, Брэд!

Она говорила со мной, как с маленьким. Как с младенцем, которого надо успокоить. Надо же: спрашивает, хорошо ли здесь, и объясняет, что цветы — не люди. Уж эта мне милая, деликатная рассудительность.

Я постарался подавить злость и отчаяние.

— Сам знаю. Но это все равно. Они разумные и вполне общительные.

— Ты с ними разговаривал:

— За них говорит Таппер. Он у них переводчиком.

— Да ведь Таппер был просто дурачок.

— Здесь он не дурачок. Он может многое, на что мы не способны.

— Что он такое может? Брэд, послушай…

— Ты скажешь отцу?

— Скажу. Сейчас же еду к тебе домой.

— И еще, Нэнси…

— Да?

— Пожалуй, ты лучше не говори, где я и как ты меня отыскала. Наверно, Милвил и так ходит ходуном.

— Все просто взбеленились, — подтвердила Нэнси.

— Скажи отцу, что хочешь. Скажи все, как есть. Но только ему одному. А уж он сообразит, что сказать остальным. Не к чему будоражить их еще больше.

— Хорошо. Береги себя. Возвращайся целый и невредимый.

— Ну, ясно, — сказал я.

— А ты можешь вернуться?

— Думаю, что могу. Надеюсь.

— Я все передам отцу. Все в точности, как ты сказал. Он этим займется.

— Нэнси. Ты не беспокойся. Все обойдется.

— Ну, конечно. До скорой встречи!

— Пока! Спасибо, что позвонила.

— Спасибо, телефон, — сказал я Тапперу.

Таппер поднял руку и погрозил мне пальцем.

— Брэд завел себе девчонку, — нараспев протянул он. — Брэд завел себе девчонку.

Мне стало досадно.

— А я думал, ты никогда не подслушиваешь, — сказал я.

— Завел себе девчонку! Завел себе девчонку!

Он разволновался и так и брызгал слюной.

— Хватит! — заорал я. — Заткнись, не то я тебе шею сверну!

Он понял, что я не шучу, и замолчал.

Я проснулся. Вокруг была ночь — серебро и густая синева. Что меня разбудило? Я лежал на спине, надо мной мерцали частые звезды. Голова была ясная. Я хорошо помнил, где нахожусь. Не пришлось ощупью, наугад возвращаться к действительности. Неподалеку вполголоса журчала река; от костра, от медленно тлеющих ветвей тянуло дымком.

Что же меня разбудило? Лежу совсем тихо: если оно рядом, не надо ему знать, что я проснулся. То ли я чего-то боюсь, то ли жду чего-то. Но если и боюсь, то не слишком.

Медленно, осторожно поворачиваю голову — и вот она, луна: яркая, большая — кажется, до нее рукой подать, — всплывает над чахлыми деревцами, что растут по берегу реки.

Я лежу прямо на земле, на ровной, утоптанной площадке у костра. Таппер с вечера забрался в шалаш, свернулся клубком, так что ноги не торчали наружу, как накануне. Если он все еще там и спит, то без шума, из шалаша не доносится ни звука.

Слегка повернув голову, я замер и насторожился: не слышны ли чьи-то крадущиеся шаги? Но нет, все тихо. Сажусь.

Залитый лунным светом склон холма упирается верхним краем в темно-синее небо — это сама красота парит в тишине. хрупкая, невесомая… даже страшно за нее: вымолвишь слово, сделаешь резкое движение — и все рассыплется — тишина, небо, серебряный откос, все разлетится тысячами осколков.

Осторожно поднимаюсь на ноги, стою посреди этого хрупкого, ненадежного мира… Что же все-таки меня разбудило?

Тишина. Земля и небо замерли, словно на мгновенье привстали на цыпочки — и мгновенье остановилось. Вот оно застыло, настоящее, а прошлого нет и грядущего не будет — здесь никогда не прозвучит ни тиканье часов, ни вслух сказанное слово…

И вдруг надо мной что-то шевельнулось — человек или что-то похожее на человека бежит по гребню холма, легко, стремительно бежит гибкая, стройная тень, совсем черная на синеве неба.

Бегу и я. Взбегаю по косогору, сам не знаю, почему и зачем. Знаю одно: там — человек или кто-то подобный человеку, я должен встретить его лицом к лицу; быть может, он наполнит новым смыслом эту заросшую цветами пустыню, этот край безмолвия и хрупкой, неверной красоты; быть может, благодаря ему здесь, в новом измерении, в чужом пространстве и времени для меня что-то прояснится и я пойму, куда идти.