разрядила появившуюся было настороженность. Глеб молча

улыбался.

— Девчата1—уже серьезно произнес Зайцев..— %

S70

ведь пришел не зубы точить, а беседу проводить.

Собирайте-ка народ!

Девушки мигом рассыпались по цеху, приглашая

рабочих послушать беседу Зайцева.

Яша был одним из лучших комсомольских агитаторов,

и его любили слушать не только молодые рабочие. Все

собирались к середине цеха, где стоял длинный стол

контролеров ОТК.

Места с обеих сторон стола были свободны: их

неизменно занимали старики. Молодежь стояла позади:

девчата — в обнимку, а парни — рядом.

— Товарищи! — начал Яков, обводя всех своими

лучистыми глазами. — Беседа сегодня будет необычной.

Прошлый раз о Конституции СССР говорил я, а вы

слушали. Теперь же мне хотелось бы, чтобы говорили вы.

Девушки смущенно переглянулись. Старики

хитровато ухмылялись: Яша сызнова что-то выдумал.

— Пусть каждый расскажет, что дала ему наша

Конституция. Это будет интересно и очень наглядно. Сначала,

думается мне, надо дать слово деду Ипату.

Молодежь захлопала в ладоши:

— Просим!

Дед Ипат потрогал рукой седые усы, медленно

сказал:

— С молодых надо бы начать... Молодежь нынче

застрельщик.

— Просим! — еще настойчивее закричали вокруг.

Дед Ипат задумался.

— В памяти моей немало отложилось, — начал он, —

оттого и речь что 'стружка за резцом побежит. Ну да не

пеняйте, — сами вызвали.

Молодежь теснее сгрудилась вокруг деда Ипата,

вслушиваясь в его глухой голос:

— На Путиловском существовала подпольная

большевистская организация. Были в ней люди опытные, не

раз побывавшие в царских тюрьмах. Сбавит, бывало,

хозяин расценки либо обсчитают десятка два рабочих —

глядишь, — уже как голуби по цехам листовки летают.

Иной раз придет в цех незнакомый человек и начнет

речь говорить: «Рабочий класс должен повести народ к

свободе, надо готовиться к вооруженной борьбе».

Агенты охранки, конечно, зашебуршат, станут

протискиваться к смелому человеку, бросающему в народ слова

371

правды, Да не тут-то было! Путиловцы не выдадут. Так,

тесно окруженный рабочими, и уходил, куда надо,

большевистский агитатор. Тепло становилось на душе от

мысли, что есть сила, идущая поперек зверству капитала, есть

люди, не жалеющие жизни своей в этой борьбе.

И все-таки сам я стоял как-то в стороне. Темный был,

что кузнечный мех. Закоптила мне мозги старая, батькой

и дедом завещанная рабская жизнь. Боролся я тоже! Да

только за кусок хлеба. Иного на себя не брал: боялся

оставить сехмерых ребят на попеченье тетки Голодухи.

Как-то раз нашел я в своем верстаке листовку. Слова

в ней горячие, верные. И подпись: Петербургский

комитет РСДРП.

Испугался я. Что, думаю, как найдут у меня эту

листовку? Не миновать страшной беды. Порвал я

листовку на мелкие кусочки. На другой день, гляжу, в верстаке

новая лежит листовка. Злость меня разобрала: «кто

это мне подбрасывает их?» — думаю.

А соседом моим по станку был токарь Михайло

Иваныч. Вы уж догадались, верно, что это и был Михайло

Иваныч Калинин. Я его в ту пору Михайлой звал.

Подхожу к нему с зажатой в кулаке листовкой, спрашиваю:

— Твоя работа?

А у сахМого злость так и кипит. Он поглядел на меня,

маленько подумал, будто решая — стоит ли быть со мной

откровенным, и тихо ответил:

— Моя.

— Что ж ты, — говорю, — такой-разэдакой, погибели

моей хочешь? У меня семеро птенцов, не кукушкиных

детей, а своих, кровных, и все голодные!

— Твои ли одни дети голодные, Ипат? — спросил

Михайло Иваныч и поглядел так, будто увидал во мне

другого, совсем не того, за кого он меня принимал.

— 'Мне до других дела нет! — бросил я в

запальчивости.

— Так... — спокойно отозвался Михайло Иваныч. — В

одиночку жив-ешь... аккурат так, как хозяевам и нужно,

чтоб мы жили. А путиловцы живут по-иному, по-рабоче-

Му — плечом к плечу! — закашлял Михайло Иваныч —

болел он в ту лору — и пошел к точилу, оборвав со мной

разговор.

Назавтра иду на работу, думаю, опять подложил мне

Михайло листовку. Открываю верстак — пусто, листовки

372

нет. И дивно, обида меня взяла: не доверяет, не за того

человека меня принимал] И вспомнил я его слова: «В

одиночку живешь... А путиловцы живут по-иному,

по-рабочему — плечом к плечу!»

Это я-то, Ипат, не тот человек, на кого можно

положиться? Это я-то живу не по-рабочему?!

(Каждое утро кидался я к верстаку — нет ли листовки?

Нет! Эх, мать честная, какая меня обида тогда

разбирала!..

Молчит Михайло Иваныч, не глядит в мою сторону.

И я, что воробей, нахохлился.

Однажды нагрянули в цех жандармы. Схватили

Михаилу Иваныча и давай ему руки назад крутить.

Рабочие выключили станки, сбежались. Я рванулся к

Михаиле Иванычу, — будто мне крутым кипятком душу

ошпарило.

— Зачем руки ломаете? Ироды! —крикнул я, не

помня себя. Жандармы повернули ко мне головы. Стало

тихо.

Примолкла рабочая братва — думали, и меня

жандармы заграбастают.

А Михайло Иваныч, пересилив боль, оказал:

— Ипатий наш... Умом тронутый... Чего с него

спрашивать!

Рабочие, смекнув в чем дело, подхватили:

— Больной!

— По многодетности только и держат.

Михаилу Иваныча увели. А я стоял и плакал. Не

стыдно мне было плакать!

Высмотрел я нужного человека — из тех, кто к Ми-

хайле Иванычу приходил, и попросил работы. Дали мне

дело: листовки, подпольные газеты среди рабочих

распространять. Вот оно как, браточки мои!—Дед Ипат

выпрямился, развернул широкие плечи. В гущине бороды

сверкала улыбка. — Что дала мне наша Конституция?-

Жизнь дала, светлое счастье! Внук у меня — главный

конструктор, правнук — Глебушка — по моей

специальности пошел — токарем...

Дед Ипат завистливо оглядел молодежь. — Вам,

молодым,— легко, вольготно. Сколько дорог впереди

расстилается — шагай по любой!

Яша Зайцев с задором поглядел на комсомольцев:

— Ну, молодые, откликайтесь!

373

Наташа сидела задумчивая, быстро перебирая

пальцами косу.

Поднялся Сережа Поздняков.

— Город наш не такой уж большой. _ Обыкновенный

город. И вот идешь по улицам, видищь — тут строят

огромный театр, там — многоэтажный, на целый квартал,

дом, одевают в бетон берега реки, разбивают сады,

асфальтируют дороги. Стоит не побывать месяц-другой на

какой-нибудь улице, глядишь — уж вымахнул красавец-

домина там, где недавно был пустырь, мягко шуршит по

асфальту голубой троллейбус. И так становится весело на

душе. Идешь и улыбаешься прохожим. Ведь это все —

наше!

— Очень хорошо! — сказал Яша и взглянул на

часы. — До гудка осталось десять минут. Сережа,

принеси-ка гитару. Я спою новую песенку про наш цех.

Сережа вынес из конторки ОТК гитару.

Взяв аккорд, Яша начал:

Ходила вдоль по цеху

Не шутка, не потеха,

Не сказка и не тайна,

А... звездочка комбайна.

Он защипал струны отрывистым, быстрым перебором:

От Глеба до Павлина,

От Коли до Устина,

От Аннушки к Назару,

От Васи к Елизару,

От Клавы до Наташи

И... вновь вернулась к Яше!

Песенка была до того неожиданна, что в первую

минуту все молчали, удивленно глядя то на Зайцева, то на

Добрывечера, стоявшего в стороне. Потом разом

прорвался дружный хохот.

А Яша, выждав, покуда наступит тишина, продолжал:

Сто раз она с начала

У всех перебывала.

Он перевернул гитару и хлопнул по ней рукой: