Попался ей навстречу

Начцеха Добрывечер.

И молвит она с горя:

сРодной Иван Григорьич!

374

Станки бы так расставить,

И цикл ~бы так направить,

Чтоб мне не возвращаться,

Сто раз бы не встречаться —

Гитара волчком завертелась в воздухе, потом легла

на бедро Зайцева и пошла сыпать дробью переборов:

С Клавой да с Павлином,

С Глебом да с Устином,

С Аннушкой, с Назаром,

С Васей, с Елизаром,

С Яшей да с Наташей!

Так вот она какая —

Упрямая, литая,

Не сказка и не тайна, —

Звездочка комбайна!»

Он взял бурный, торжествующий аккорд.

Гудок поглотил последние слова песни. Рабочие

расходились возбужденные. В этот день курилка пустовала...

Добрывечер смотрел на длинные ряды станков.

Обида от насмешливой песенки Зайцева улеглась.

Но в ней, в этой песенке, была умная и «неожиданная

мысль: ведь и звездочка, и шкивы редуктора, и сотня

других деталей много раз переходят от одного участка к

другому и снова возвращаются. В этом движении,

запутанном и сложном, казалось, бьм точно продуманный

цикл. Но теперь, приглядевшись, Добрывечер понял, что

эта старая обветшалая технология порочна в своей

основе. Она отнимает у людей много лишнего времени,

затрудняет контроль.

И если перестроить технологию так, чтобы в каждой

бригаде был свой завершенный цикл, дело пошло бы куда

быстрее.

«Ну и Яков! Башковитый выйдет инженер из этого

хлопца!» — с удовольствием подумал Добрывечер и

быстро зашагал к конторке.

Г л а в а вторая

Чардынцев сидел у Мишина, когда в кабинет вошел

высокий, с заметной сутулостью пожилой мужчина. Это

был Губачев, заместитель директора соседнего

тракторного завода. Он просил у Мишина взаимообразно на

пять дней двести штук стальных труб «сорок четыре на

пятьдесят».

375

*— Вагоны задержались в пути. А мы сегодня выдали

в производство последние трубы,— добавил он

извиняющейся скороговоркой.

В круглых глазах его было примерно такое

выражение: «Выручи, Семен Павлович. Попал я с этими чорто-

выми трубами, как козел в репейник».

Но Мишин, сузив глаза, ответил:

— Не могу. У меня тоже кончились.

По холодной сдержанности тона . директора и по

улыбке, не то смущенной, не то злорадствующей, Чардын-

цев понял, что Мишин говорит неправду.

Когда заместитель директора тракторного завода

вышел, ссутулившись еще более и процедив холодное «пока,

Семен Павлович», Чардынцев, коротко глянув в глаза

Мишину, уверенно сказал:

— А ведь трубы у нас есть.

— Тебе откуда об этом известно? — ухмыльнулся

директор.

— Знаю!

— Есть,— признался Мишин.— И знаешь, почему я

ему отказал? Он меня, собачий сын, в прошлом году

подвел: не дал листового железа, пока я не позвонил

самому министру.

— А если и он пожалуется министру, — ты и министра

обманешь?

Наступила тишина. Мишин упрямо пригнул голову,

помолчал, потом удивленно и не скрывая обиды

произнес:

— Ну, брат, ты далеко зашел...

— Это ты далеко зашел со своей «коммерческой

жилкой», чорт бы ее побрал! —Чардынцев встал и нервно

зашагал по кабинету.— За повседневными делами, за

хозяйственной суетой ты упускаешь из виду конечную

цель. Да, да, упускаешь, Семен Павлович! Кто к тебе

обратился за помощью — Губачев? Нет! К тебе обратился

представитель социалистического предприятия. И ты

отказал ему из-за каких-то личных счетов с Губачевым. Из-за

труб, что ты утаил от Губачева, несколько районов не

получат во-время тракторов. Ну как это назвать, скажи,

Семен Павлович?

— С тобой трудно разговаривать,— обиженно

огрызнулся Мишин,— ты к каждому факту подводишь какие-то

неожиданные параллели.

376

— А как же иначе? Если ты коммунист, то во всем

равняйся на конечную цель. Не вырождайся в делягу!

— Обидного о себе еще не слышал.

— Жаль. Солдатский котелок и тот любит, чтобы его

с песком продраили.

Мишин молча перекладывал бумаги.

— Оппонент молчит, стало быть, разговор окончен.

Так? — спросил Чардынцев и, остановившись напротив

Мишина, продолжал:— Нет! У меня сегодня настроение

заклевать директора.

— Осторожней. Завод сиротой оставишь,— ответил

Мишин, не улыбнувшись.

— Вот-вот, об этом я и хотел тебе сказать. Весь завод

один везешь. А где главный инженер, где главный

технолог, где начальник производства? Почему только и

слышно: директор приказал, директор не велел? Правильно ли

это, Семен Павлович? Мне думается, неправильно.

— Период освоения,— вздохнул Мишин.— Приходится

самому быть диктатором! В целях оперативности. А потом

все уляжется на свое место.

— Но я слышал, ты так работал и во время войны?

— Было дело...

— И я болел этим. В самый ответственный момент

хотелось самому быть одновременно на всех участках,

делать все за всех. Носился из батальона в батальон, из

полка в полк, как угорелый. Командиров полков держал

за спиной, а сам командовал, горе мыкал. А знаешь,

отчего недуг сей? От неверия в людей и переоценки

собственной персоны. Опасный недуг! Надо излечиваться, Семен

Павлович. И самое неприятное, что у тебя уже есть

последователи. Добрывечер, например, работал один, без

актива. А как захромал сам — провалился и цех.

Или есть там еще такой вихрастый бригадир Глеб

Бакшанов. Я, говорит, лучший токарь завода, на мне вся

программа держится. А бригаду забросил. Рабочие не

выполняют норму, плохо зарабатывают. Видишь, куда

кривая пошла?

—' Выходит, во всех бедах виноват один я?

— Нет, не только ты. Виновата и партийная

организация, не сумевшая во-время подсказать тебе.

Из Москвы позвонил заместитель министра, и

Чардынцев не стал дожидаться окончания, обещавшего

затянуться разговора...

377

В одиннадцать часов вечера Мишин позвонил Губа-

чеву:

— Присылай машину за трубами, кладовщики

напутали. Нужного тебе диаметра у меня оказывается

труб — до чортовой бабушки!

Несколько дней директор ходил мрачный, при встрече

с Чардынцевым холодно кивал головой.

Но Мишин долго сердиться не мог. После вечернего

совещания с начальниками и парторгами цехов он

попросил Чардынцева остаться.

— Алексей,— сказал он, глядя на чернильницу,— если

кто-нибудь тебе скажет, что он пуще всего на свете любит

критику и прямо-таки испытывает удовольствие, когда его

щекочут этим острым предметом,— не верь. Критика есть

критика. Брешет, стервец! Поостыв и поразмыслив,

пришел к выводу: ты прав, Алексей. Спасибо!

За дверью послышался звонкий смех, и тотчас же в цех

впорхнула стайка девушек. Это была бригада Наташи.

Тоня взглянула на часы: до гудка оставалось еще сорок

минут.

— Здравствуйте, девочки,— протянула к ним руки

Тоня.— Что так рано?

— Здравствуйте!

— Не спится!

— Второй механический снится! — отозвались

девушки.

Тоня взяла под руку Наташу. Ей нравилась эта

красивая девчонка с темными смелыми глазами.

— Я серьезно, Наташенька: что всполошились так

рано?

— У нас ежедневные занятия. Сегодня — чтение

чертежей.

— А кто преподает?

— Когда сами, когда Добрывечер.

«А я этого не знала»,— подумала Тоня, досадуя на то,

что она, парторг, и впрямь плохо приглядывалась к людям,

и одновременно радуясь хорошему начинанию.

— Молодцы! — похвалила она-.

— Какое тдм молодцы! — обиженно повела плечом

Наташа.— Прочитайте, что пишут о нас в «Резце». Они

как раз поравнялись со стенной газетой, висевшей у кон-