ошеломило его. Одним ударом оборвала Наташа все,

еще вчера, казалось, нерушимые связи с ней. И сразу

стало пусто, сиротливо, зябко...

Мать беспокойно ворочалась, вздыхала. Она тоже "не

спала. Будильник, заглушая всхлипы ветра, размеренно

выстукивал: не так — не так — не так!..

¦ Глеб, не дыша, прислушался. Не так? Наташа права?

Любит? Снова .рождалась в душе надежда, и в лад

будильнику гулко стучало сердце: не так — не так —

не так.

Что же все-таки произошло? Почему комсомольцы

ожесточились против него, будто он, Глеб, виноват в

отставании цеха?

«Ты единоличник, ас! — вспомнил он обидные

возгласы. — Какой я единоличник? Разве не моя бригада заняла

первое место в общезаводском соревновании?

Павка и Елизар стоят на простых операциях, а я с

Наташей на доводке. Как же иначе? Поставить их на

доводку — запорят все детали. Причем же здесь я?»

А будильник, будто в насмешку, все стучал: не так —

не так — не так!

Чуть побледнело окно. У кого-то из соседей

суматошливо кричал петух. Глеб лежал с открытыми,

воспаленными от бессонницы глазами.

Утром Глеб не дотронулся до завтрака, сослался на

зубную боль.

— Ой, Глебушка, неладно у тебя что-то. Отчего ты

все молчишь, не поделишься со мной? — спросила Анна

Сергеевна.

— Правда, мама, зуб болит, — ответил Глеб, надевая

пальто, и быстро вышел.

«Отцовский характер, — вздохнула Анна Сергеевна,—

814

будет молчать, собирать в себе тучи, а потом, словно

гроза в нем забушует, — все выпалит...»

С крыш и деревьев срывались золотистые вихри,

похожие на воздушных змей, потом подымались с земли и

бессильно падали, рассыпаясь цветастыми листьями.

По дороге на завод Глебу встретился Павлин.

— Привет и почтение! — проговорил Павлин,

внимательно приглядываясь. — Ого, тебя, брат, повело, как

сгоревший резец. Под глазами цвета побежалости.

— Будет тебе! — недовольно отозвался Глеб. — С

утра завел трепологию.

— Я серьезно, Глеб. Несправедливо с тобой

поступили вчера... вывести из состава бюро лучшего стахановца!

— Ты-то, небось, сам голосовал за это?

. Павли« замялся.

— Я... видишь ли... получилось...

— Двурушник ты, вот кто! — блеснул воспаленными

глазами Глеб.

— Перегрелся! — захохотал Павлин. — Подайте сюда

охлаждающую эмульсию!..

В цехе, возле станка Наташи, стояла группа

комсомольцев.

«Делятся . вчерашними впечатлениями... — подумал

Глеб. — Ну и черт с вами, делитесь!»

Он склонился над станком, пряча хмурое лицо.

«Почему нет гудка?» — недоумевал Глеб.

Он, повернув голову, встретился глазами с Наташей.

Она стояла рядом"— тихая, задумчивая, с покрасневшими

веками и бледным, усталым лицом.

— Здравствуй, Глеб. Я хочу поговорить с тобой...

может быть... в последний раз...

Гудок басовитым нарастающим ревом заглушил ее

голос. Глеб склонился над станком, не отвечая.

Наташа постояла еще немного, будто выжидая, не

опомнится ли Глеб, не ответит ли, потом решительно

тряхнула кудрями и, резко повернувшись, пошла к

своему станку.

— Отбиваете у меня хлеб, — сказал Чардынцев с

Шутливой обидой Аннушке.— Бегать из цеха в цех и

'«выколачивать» детали по должности положено мне.

315

— По должности так, — вздохнула Аннушка, — а по

душе — не терпится, самой взяться за всякое дело охота.

— Это хорошо, что по душе — не терпится, — сказал

Чардынцев и вскинул на нее меткий, изучающий взгляд.—

Плохо другое: на своем участке у вас — непорядок. План-

то не выполняете.

— Из-за того и не выполняем, что Миловзоров

срывает нам подачу, — быстро ответила Аннушка, но в

глазах ее промелькнуло смятение.

— Только ли из-за этого, Анна Спиридоновиа?

— Чую, куда клоните. Я сама просилась у Ивана

Григорьевича: отпустите, мол, обратно к станку. Не умею

руководить — это ж яснее ясного. А он — ни в какую.

Вот и маешься.

— Вы знаете, отчего вам трудно? Оттого* что вы

отступаете. На трудности партия учит наступать.

— То партия... — снова вздохнула Аннушка. — А я —

что? Простой токарь.

— А что партия сделала бы без народа, без миллионов

таких, как вы сказали, «простых»' рабочих?

— Верное слово, Алексей Степаныч. Но скажите мне,

родненький, — заговорила она, понизив голос, почти шо-

потом: — вот была я подсобницей — все меня уважали.

Потом встала к станку. Трудно было, а научилась. И

опять же люди уважали. А теперь — чую: нет у меня

авторитета. С чего бы это? Оттого, что — не по коню

седок: конь резвой, а седок кривой.

Она умолкла. Седая прядь выбилась из-под алой

косынки и рассыпалась по щеке снежной порошей.

— Наговариваешь на себя, Анна Спиридоновка, —

сказал Чардынцев, незаметно для себя переходя на

«ты». — Тебя не только уважают рабочие, тебя любят.

Я примечал это не раз. Стало быть, можешь ты быть

руководителем?' Можешь! В тебе есть хороший огонек.

Но вот что, по-моему, приключилось: поднялась ть$

повыше, ветер, конечно, стал посильнее, и ты испугалась,

как бы не погас огонек. А ты не давай ему гаснуть, пусть

ветер раздувает его в пламя.

«Угадал, — молча удивилась Аннушка. — Я

испугалась сильного ветра...»

— Нехватает тебе чего? Знаний, опыта руководства

людьми. Это дело наживное. На днях начинают работать

курсы мастеров.

316

— Запишусь! — с неожиданной решимостью

проговорила Аннушка.

— И еще, Анна Спиридоновна, запомни:

руководитель похож на дирижера. Он следит за тем, чтобы

каждый музыкант вносил свою долю звуков в общую

симфонию. А в твоем оркестре мы слышим только три-четыре

скрипки — Глеба, Никиты с Шурой, Сабира да Якова;

остальные музыканты бездействуют. Так ведь?

— Так.

— Анна Спиридоновна! — закричали из конторки. —

Вас Иван Григорьевич вызывает!

Аннушка тряхнула головой, заправила под косынку

седую прядь и взглянула на Чардынцева с какой-то

молодою веселостью в глазах.

— Попробуем, Алексей Степакыч, сыграть

оркестром,— сказала она, крепко пожимая его руку.

— Да, да! И так, чтоб на весь завод слышно было! —

ответил Чардынцев.

Он проводил ее задумчивым взглядом.

Как горожанин не видит рождения зари, а с

удивлением останавливается перед вымахнувшим из-за

дальних громадин домов золотым шаром солнца, так и

Чардынцев не видел прежде, как рождается в человеке

прекрасное. Он делил людей на хороших и плохих, и ему

было недосуг узнавать, как они становились такими.

Нужно замечать в человеке зарю прекрасного, а еще

лучше — ускорять ее наступление.

У свежего номера стенной .газеты «Острый резец» в

обеденный перерыв собрались рабочие. В передовой

статье говорилось, что второй цех позорно задерживает

сборку первого комбайна. Комсомольская организация

объявляет себя мобилизованной на ликвидацию прорыва

и призывает всех рабочих удвоить свои усилия.

Большая, ярко разукрашенная карикатура изображала

богов, восседающих на Олимпе, и среди них легко

узнавалась вихрастая голова Глеба. Под карикатурой были

стихи:

Высот Олимпа я достиг,

Живу с богами, небо радуя.

А что в цеху моем прорыв,

Что развалил свою бригаду я,—

Об этом думает пускай...

Святой угодник Николай!

317

Совет наш Глебу от души:

Чем киснуть в небе с богом рядом,

На землю лучше поспеши

Руководить своей бригадой!

— Ну-ка, с кого там резец стружку снимает? —

громко спросил Добрывечер, протискиваясь поближе к газете.

Рядом стояла Наташа.