видеть в малом великое. У вас есть, верно, комсомольцы,

не выполняющие норму...

— Таких много! — раздался чей-то высокий голос.

— Ну вот. И если бы вы сумели зажечь в этих ребя-

та^ мечту выполнять норму или повысить выработку,

скажем, еще на десяток процентов, — как бы хорошо это

было! Могут сказать — мелкая, де, мечта — десять

процентов. Да и мечта ли это? Где здесь романтика? Мечта,

товарищи мои. Большая мечта! У Джека Лондона есть

рассказ «Мексиканец». В подпольную организацию

пришел юноша Ривера и сказал, что он хочет работать для

революции.

«— Отлично, — произнес один из руководителей. —

Ты сказал, что хочешь работать для революции. Сними

куртку. Поди сюда. Где ведро и тряпка? Пол у нас

грязный. Ты начнешь с того, что хорошенько его вымоешь, и в

других комнатах тоже. Потом займешься окнами.

— Это для революции? — спросил юноша.

— Да, для революции.

— Хорошо, — сказал он. И ничего больше. День за

днем он являлся на работу, подметал, скреб, чистил...»

Отличный рассказ! Он учит в малом видеть большое.

Если бы вы сумели работать так, чтобы каждый молодой

рабочий видел всю огромную панораму строительства

коммунизма и свой, порученный ему, конкретный малень-

310

кий участок общего фронта — ваш цех всегда был бы

впереди!

«Вот! На конкретном участке общего фронта

строительства коммунизма!» — обрадовалась Наташа очень

четко и сжато сформулированной Чардынцевым задаче

комсомольцев-.

«Взять хотя бы Павлина. «Лекции, беседы, кружки!»

У него это самоцель. А не понимает, что все это должно

быть направлено к тому, чтобы комсомольцы и весь цех

выполняли производственную программу». — Так думала

Наташа, слушая Чардынцева, и время от времени

украдкой взглядывала в сторону Глеба. Он сидел попрежнему,

подняв голову, с красным от душившей его досады лицом,

со злым неуступчивым взглядом...

— Куда ты, Глеб? — испуганно спросил вдруг Точка.

Ни на кого не глядя, с дрожащей на губах вымученной

улыбкой, Глеб шел к выходу.

— Глеб! Вернись!..

Глеб, не отвечая, скрылся за дверью.

Собрание взволнованно зашумело:

— Загордился! Совсем похвальбой голову ему

вскружило!

— Безобразие! Не уважает собрание!

— Исключить его из комсомола!

Чардынцев. шепнул Добрывечеру:

— Трудный юноша.

— Трудный... — вздохнул Добрывечер. На его лице

досада мешалась с восхищением:—А то-карь, скажу я

вам! Профессор!

Точка, тревожно моргая, спросил:

— Как быть, Алексей Степанович? Не наломать бы

дров сгоряча...

Чардынцев поднялся снова:

— Правильно тут сказали: закружилась у парня

голова. Но, думается мне, исключить из комсомола Глеба не

следует. Надо помочь ему избавиться от головокружения.

И лучшее средство для этого — победить его в

соревновании. Обогнать его, доказать, чего можно достигнуть

дружбой, взаимопомощью, настоящей коммунистической

дисциплиной!

Из-за стола выметнулся розовый от возбуждения Яша

Зайцев.

— По-моему, — согласиться! Но только имею предло

311

жение: из бюро Бакшанова вывести. Нет у нас к нему

теперь полного доверия!

Собрание дружно проголосовало.

— Товарищи! — Яша собрал над переносьем

заботливо-строгие морщинки. — Наша бригада дает по полторы

нормы в смену. Сейчас, чтоб помочь цеху подняться, —

этого мало. — Он поискал кого-тб взглядом и, найдя, стал

вызывать: — Коля! Сеня! Рустем!

Ребята поднимались на зов своего бригадира.

— Помните наш разговор о двух нормах? Мы

подсчитали тогда, что, поднажав, сумели бы сделать, да

страшновато было. Решили погодить, пока поднаберемся опыта.

А теперь, сами видите, годить некогда, самое время

подошло! Ну как, ребята? Если мы дадим сегодня

обязательство в течение месяца перейти на две нормы, —

справимся?

Поставь им этот вопрос Яша с глазу на глаз, они бы

еще почесали затылок, да поохали бы — не рано ли, не

круто ли бригадир поворачивает, а здесь, на собрании,

когда десятки глаз с ожиданием и восторгом глядят на

них, здесь сомневаться не к лицу, здесь надо показать,

что две нормы их бригаде по плечу. И они отозвались

задорно и весело:

— Справимся! Только пускай обеспечат заготовками!

— Разговор такой был. Принимаем!

— Утрем нос чемпиону!

Собрание одобрительно загудело:

— Надо принять обязательства всем комсомольцам!

— Доводить месячный план до каждого рабочего,

чтоб видать было перспективу.

— И станки закрепить! А то мы, как козлы, с одного

огорода в другой перебегаем!

Чардынцев тронул Добрывечера за плечо:

— Слышишь?

— Чую! — ответил Иван; записывая предложения.—

Теперь, Алексей Степаныч, у нас дило пойдет на подъем!..

По второму вопросу выступал Чардынцев:

— Недалеко от нашего города есть село Рыбаково, а

там колхоз* «Светлые огни». И вот решили нынче

колхозники построить свою гидроэлектростанцию.'

«Неловко, — говорят, — получается: светлыми огнями

называемся, а по старинке с керосиновой лампой сидим».

Пришли колхозники со своей бедой к нашему директору заво-

312

да: «Выручи! Сельэлектро обещает нас в план

следующего года втиснуть, а нам электричество нынче позарез

надо».

Семен Павлович ответил: «Поможем! Кликнем клич

комсомолу. Возьмем шефство». Так ответил Семен

Павлович. Ну, а теперь слово за вами. По другим цехам мы

еще собраний не проводили... Вы — первые!

К столу подошел цеховой электрик Максим Нартов:

— О чем вопрос? Колхозники к электричеству

потянулись, а мы американскими наблюдателями будем

глядеть? Окажем помощь в массовом масштабе! Каждый

знает, какой я электрик: где Максим, там и свет с ним!

Прошу записать добровольцем. Выходные дни буду

отдавать колхозу.

Поднимались десятки рук.

Глава одиннадцатая ф

Наташа быстро зашагала к поселку. Бушевал ветер„

укрывая землю пестрым ковром листопада.

У моста, будто приплясывая, качалась тоненькая

березка.

Казалось, что в этой первой осенней непогоди сгорала

любовь Наташи. Ее душили слезы нестерпимой обиды на

Глеба. Почему он бросил вызов всему коллективу? Неуже»

ли не видит, что его поведение не только глупо, но и

губительно для него самого?..

И ведь он не такой эгоист, как многие думают.

Наташа знает: в его душе не мало чистого, хорошего...

«А может, ты приукрашиваешь его, Наташенька? Не

хочешь признаться, что полюбила нестоящего, мелкого

парня?» — тихо подвывали телеграфные провода.

— Нет! — вслух ответила Наташа, не замечая, как

падала ей на плечи медная стружка листьев. — Глеб мог

бы стать настоящим комсомольцем. И прав Чардынцев:

в том, что Глеб «сорвался», виноваты мы сами.

Надо было чаще «протирать с песочком», сдирать с

него зазнайство, учить скромности.

«...Но ты-то ведь пыталась повлиять на него своими

увещаниями, — не послушал он тебя. Значит, не

любит!» — слышалось в проводах.

«Не любит! Не любит!» — дразнил ветер и хохотал за

спиной, кидаясь шершавыми, колючими листьями.

'313

- Наташа кусала губы и молча плакала...

...Всю ночь Глеб не спал. За окном ошалело метался

ветер, стучал по стеклу метелкой акации.

Неутихающая боль ныла в груди.

Выходит, Наташа никогда не любила его

по-настоящему. Он нужен был ей только для того, чтобы обучиться

токарному делу.

А он любил ее, она была самим воздухом, которым он

дышал.

Оттого и больно теперь, невыносимо больно.

Ее резкое выступление на комсомольском собрании