— Кто знает, какие свершенья ожидают каждую из

вас!

Ведь за такой же партой сидела Зоя, записывая слова

Чехова, что в человеке должно быть все красивым; за

такой же партой сидели Саша Покрышкин и Ваня

Кожедуб — русоголовые мальчишки, которых Родина высоко

подняла к солнцу.

— Складно говорит женщина! — восторженно

обернулся к жене Петр Ипатьевич. — Прикомандировать бы

ее к нам в цех агитатором — программу вытягивать,

светлый месяц!

Наташа много раз слышала директора школы

—Антонина Михайловна преподавала историю СССР, но сейчас

она жадно ловила душой каждое слово.

«Всегда считай, что главное, на что ты способен, еще

'не сделано, главное—впереди!» — безмолвно 'повторяла

Наташа.

И виделся ей бесконечный, широкий, как Волга, путь.

231

Рядом с ней идут все девочки из десятого «Б». Вдруг

налетает неистовой силы ветер, черные тучи закрывают

небо, густо сеют мрак и колючий снег. Вот уже

неистовствует, ненавидяще воет ледяная метелица, душит стужей,

валит ветром, слепит наледью на отяжелевших ресницах...

Страшно! Но девочки крепко взялись за руки и твердо

идут вперед. Их ^ учили в школе, что самые свирепые

бури — преходящи, а жизнь бессмертна. В их глазах

стоит милый образ Родины, шедший целых четыре года

сквозь свирепый ураган войны с гордо поднятой

головой. И О'ни бесстрашно идут вперед, сердцем угадывая

близость солнца...

Наташа вспомнила февральское утро, когда по школе

разнеслась весть о гибели на фронте мужа Антонины

Михайловны. Говорили, что он был выслан парламентером

к окруженной немецкой группировке в районе Будапешта

и после переговоров какой-то остервенелый фашист бросил

ему "в спину гранату.

В та утро первые два урока были Антонины

Михайловны. Все думали, что она не придет.

Но вот строго прозвучал звонок, и в класс вошла

Антонина Михайловна—тюпрежнему статная, красивая,

только лицо было бледным, усталым, да время от времени

скорбно вздрагивали губы.

Больше всего удивил девочек голос Антонины

Михайловны. В нем тонко и коротко звучала боль, но тотчас

заглушали ее мужественные и сильные ноты. Видно было,

что в ней шла борьба, в которой побеждала неукротимая

и гордая решимость...

В президиум избрали преподавателя физики Ахмеда

Галеевича — всегда ласково улыбающегося смуглого

мужчину лет тридцати пяти; девочки, по неизменной

школьной привычке искать шутливых словосочетаний,

называли его Архимедом Галилеевичем; от учащихся —

отличницу, редактора «школьного крокодила» — Римму

Гладилову; от родителей — известного

профессора-химика, лауреата Сталинской премии Сибирцева и Петра

Ипатьевича.

— Иди, непоседа! — с ласковой ворчливостью

проговорила Марфа Ивановна.— Всюду тебя выбирать стали —

ровно знаменитость какую.

Когда назвали фамилию Глеба Бакшанова —

стахановца завода самоходных комбайнов, на сцену поднялся

232

высокий, еще не окрепший в плечах юноша в черном

костюме. Два года тому назад он окончил эту школу

(женской она стала только с прошлой осени) и поступил

на завод.

Наташе Глеб нравился, когда она училась еще в

седьмом классе, а он был в девятом, но расстояние это

казалось ей столь отдаленным, что она не придавала

серьезного значения своему чувству.

Давнишняя обида забылась вместе с другими

детскими горестями.

Глеб тоже украдкой часто заглядывался на

быстроглазую девчонку, но заговаривать с ней не решался...

Зимой на катке он подлетел к ней, диковатый,

красивый, и, взявшись за руки, они понеслись, замирая от

скорости и волнения. Оба смущенно молчали, а лед под

коньками звенел, ветер высвистывал озорную веселую

мелодию.

С катка они ушли последними. Кружила метель.

Редкие прохожие низко пригибались в ледяной стуже.

А Глеб с Наташей шли медленно, распахнув пальто и не

замечая впивавшихся в их разгоряченные лица колючек

снега.

В тот вечер они больше молчали, но до чего иногда

молчание бывает красноречивым!

У дома Наташи, так же нежданно и диковато, как

подлетел он к ней на катке, Глеб обнял ее и, закрыв глаза,

стал во тьме искать ее губы.

Сильный удар в грудь заставил его отшатнуться.

Наташа громко и часто забарабанила кулаками в дверь...

На этом окончилось их короткое знакомство.

Глеб, считая себя оскорбленным, старался не замечать

ее при встрече. Но интерес к ней не угасал, и только

уязвленное самолюбие не давало ему попросту подойти и

попросить прощения.

Коричневое форменное платье, белоснежный

кружевной воротничок, черный шелковый бант «бабочкой»,

трепетавший позади аккуратно причесанной головки.

Девочка! Но отчего так всполошенно стучит сердце и лицо

опаляет жаром, едва приметит он ее на улице и весь день

бродит потом встревоженный, мысленно гоняясь за

чудесным видением?

Отчего сидит он сейчас, боясь повернуть голову и

прямо глянуть ей в глаза?

233

Глеб вздохнул. Во всем удачливым считал себя до сй%

пор— и в ученье, и в работе, и девушки одаривали его

улыбками. Легко и весело шагалось ему в жизни.

И вот поди ж ты — надо было нивесть откуда

появиться этой девчоике! Приходила она к ним в гости

вместе с дедом и бабушкой — не замечал: были дела

поважнее — разговор с Петром Ипатьевичем о

предстоящей рыбалке, долгое единоборство с ним за шахматным

столиком. Бегала она по длинным школьным коридорам,

размахивая каштановыми косичками, — отворачивался.

А как-то раз услышал смех — до того звонкий и

заливистый, что захотелось обернуться: кто это так щедро

рассыпает неизбывное веселье?

Глянул — и обмер. То была Наташа, та самая

девчонка, которую он — не сердцем, а только взглядом —

выделял среди, казалось, сонмища семиклассниц.

Та и не та! Темные, как ночь, отчаянные

глаза—такая в гневе и в веселье не знает удержу! Своеобразный

излом чуть обветренных губ, открытое и гордое

выражение лица. Выросла!

Теперь, в президиуме, Глеб чувствовал устремленный

на него взгляд Наташи и оттого сидел истуканом, боясь

пошевельнуться. Он даже вспотел от робости.

Антонина Михайловна передала ему записку: «Глеб

Николаевич! Было бы очень хорошо, если бы вы

выступили. Записать?»

Густая краска залила лицо Глеба. Он не успел

удивиться обращению Антонины Михайловны — «Глеб

Николаевич», она всегда звала его Глебом.

Украдкой глянул он в лицо Наташи. Ему почудилась

ироническая усмешка. Обида ли за свою робость, злость

ли от этой ехидной Наташиной улыбки зажгли вдруг в

Глебе упрямую решимость.

Он схватил лежавший на столе карандаш и

размашисто написал на обороте записки: «Прошу слова!»

Когда Глеб вышел к трибуне в своем роскошном

костюме и независимо распахнутой на груди тонкой белой

сорочке, Наташа вся зарделась от нахлынувшего

волнения.

Глеб резким движением руки забросил назад волосы,

доверчиво и душевно улыбнулся:

— Прошло два года, как я окончил школу, но

помнится все доброе, что дала она мне, чем обогатила меня,

234

И верится, никогда, до конца жизни не растратим мы

богатства этого...

— А приумножим его! — басовито вставил Ахмед Га-

леевич и смущенно нахохлился, подперев подбородок

кулаками.

В зале и в президиуме ему одобрительно заулыбались.

— Все мы мечтаем о большом, героическом, —

продолжал Глеб.

Он задыхался и часто поправлял рукой непослушные

пряди.

— Открывать неизвестное, отыскивать новые руды,

гордо, по-чкаловски пролетать в небе... Но я лично...