согнувшись под пулями, перевязывает раненых,

подбадривает бойцов шуткой или добрым словом...

— Что ж, вам перечить бесполезно, — с притворным

сожалением сказал Чардынцев и ловким движением снял,

гимнастерку...

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава пер в а я

Шла война, дни и месяцы проносились в тревоге,

заботе о Родине, о заводе, о хлебе насущном. Петр Ипатье-

вич с Марфой Ивановной проглядели, что Наташа как-то

внезапно выросла, превратилась в стройную, тоненькую

девушку с длинными тугими каштановыми косами за

плечами, с отрытым смелым лицом,.на котором под крутым

полукружьем бровей горели черные глаза.

Марфа Ивановна привыкла каждое утро готовить

Наташе завтрак, пока та просматривала приготовленные

накануне уроки, дожидаться ее возвращения из школы с

шумной ватагой подруг, слушать их бесконечные споры и

молча улыбаться тому, как звонкие восклицания и

громкий смех перемежались с таинственным полушопотом.

По вечерам любили старики посидеть всей семьей за

столом, потолковать с дочкой о наиболее интересных

уроках. Наташа рассказывала о разных странах так живо

и занятно, что Петр Ипатьевич иногда не сдерживал

своих чувств и прерывал ее то возгласами удивления, то

гневными словами по адресу «подлой буржуазии».

Однажды, говоря об Америке, Наташа сообщила

интересную подробность: в Нью-Йорке, Чикаго и других

•крупных городах верхние этажи небоскребов часто бывают

закрыты густыми облаками, а в ветреную погоду люди

чувствуют, как все скрипит и шатается, словно на корабле

при шторме.

Петр Ипатьевич задумчиво трогал усы:

— В темноте люди живут, солнца не видят. А то, что

шх шатает, — это не без пользы: можеу, так порастрясет,

224

что ихняя американская душа не вытерпит и завопит:

«Братцы! До каких пор подлую буржуазию терпеть

будем!»

В другой раз, когда Наташа рассказывала о травле

Пушкина циничным и лживым великосветским

Петербургом и о тяжелой семейной драме Александра Сергеевича,

Петр Ипатьевич, качая головой, вздыхал:

— Гляди, до чего несознательная дахмочка! Супруга,

спутник жизни — и такое казенное отношение!

Нет, что-то восхитительное было в этих тихих,

задумчивых вечерах. В теплой и светлой комнате весело журчал

голос Наташи, Старик чинил бредень, степенно и деловито

готовясь к предстоящей рыболовной страде, либо

выпиливал какой-нибудь хитрый ключ для нового замка.

Марфа Ивановна, закончив хлопотливый и нелегкий

труд по несложному своему хозяйству, сидела за столом,

положив перед собой чистые усталые руки и глядела на

Наташу со спокойной и затаенной гордостью.

«Я в ее годы за ткацким станком по четырнадцать

часов в день маялась... вспомнить страшно! Училась грамоте

без году неделю. Расписываться приловчилась, — и науке

конец. А Наташа, вон, подсолнушек еще молоденький, а

говорит, будто золотом по шелку вышивает. Умная!»

Предавалась Марфа Ивановна мечтам-гаданьям —

кем будет их любимая приемная дочка.

«Хорошо бы докторицей пошла. Тонкое это дело и

доброе для людей. Или еще вот артисткой. Красивое занятие!

рывало, посмотришь в театре, ка$ там про жизнь

показывают, радость тебя и слезы душат — до чего сильно сердце

взбудоражат...»

Так зимы сменялись летами. Посаженная у окна

березка (в честь получения квартиры в- новеньком из

светлого кирпича доме — двухэтажном, со стеклянной в

цветной мозаике верандой) уже потянулась вверх, белея в

палисаде мягким негасимым светом, а Наташу все еще

считали маленькой. Младшая — Наденька умерла вскоре

после эвакуации из Ленинграда, и с тех пор все лучи

родительского тепла обратились к Наташе.

Петр Ипатьевич и Марфа Ивановна так полюбили ее,

так привыкли к ее высокому голосу, к лукавым и чистым

глаза^, тревожным заботам о ней, что, им казалось,

жизнь потеряла бы самые богатые краски, уйди от них

Наташа.

Ф-444 — 15 225

Она отвечала старикам столь же горячим чувством.

Смутно помнился гулкий от взрывов и черный от горя

день, когда мать лежала на траве, раскинув руки, а она,

потеряв голос, беззвучно звала: —Мама!.. Мама!..

Отец погиб под Ленинградом в том же первом году

войны. Петр Ипатьевич и Марфа Ивановна стали для

Наташи самыми родными людьми. Марфа Ивановна

старалась все делать сама — Наташенька устает за день:

ученье!

Это обстоятельство служило причиной частых споров.

Наташа говорила, что она не хочет расти белоручкой, что

Марфе Ивановне пора отдохнуть, но старуха только

притворно вздыхала:

«Какая уж тут йомощь, коли в тебе ровно бесенок

сидит. Давеча тарелку расколола, картошку варила —

передержала, и она водянистой стала — в рот не

возьмешь. Мужской у тебя характер, Наташенька».

И все же Наташа не ложилась спать, пока не

постирает нужного на завтра платья, не заштопает чулки, а

утром вставала пораньше — гладить.

Но вот подошли выпускные экзамены. Наташа,

страшно волнуясь, до поздней ночи перечитывала конспекты и

учебники. Потом, забывшись коротким и чутким сном,

вскакивала перед рассветом и снова читала — «на свежую

голову».

На экзаменах, подходя к столу, где сидели

преподаватели, она с трепетом чувствовала, как под ложечкой бился

тошнотный холодок испуга. Постояв в нерешительности,

она вдруг резко протягивала руку — так бросаются в воду,

преодолевая робость! — и вынимала из середины заветный

билетик.

Страх сразу пропадал, и теперь несказанное

любопытство охватывало Наташу, словно в билетике была

написана сама судьба.

Сохраняя выдержку, называла она номер билета и

неторопливо, с достоинством шла на свое место.

И вот тут-то жадно впивалась она глазами в «судьбу».

Но неожиданно приходило разочарование: вопросы

попадались до смешного легкие.

Наташа искренно .полагала, что ей «чертовски везет».

Все предметы она сдала на отлично.

Девочки наперебой поверяли друг друпу свои мечты

и дальнейшие планы.

226

Бе подруга Валя Садовникова решила поступить-в

институт морского флота.

— Через пять лет — штурман! — срывающимся от

счастья голосом «говорила Валя.

Наташа глядела в круглые, всегда чему-то удивленные

глаза подруги и недоверчиво думала:

«Валька —и вдруг штурман! Смешно!»

Наташа вспомнила, что Валя каждую отметку обильно

смачивала слезахми: если двойка — от огорчения, если

тройка или четверка — от радости. Никто не помнил,

чтобы она получила по какому-нибудь предмету пятерку.

Девочки по этому поводу шутливо говорили, что

преподаватели щадят Валю: получив пятерку, она плакала бы

всю неделю...

Многие одноклассницы поступали в педагогический и

медицинский институты.

— Ну, а куда ты? — спрашивали у Наташи.

— Я иду на завод. Хочу быть токарем,— строго

сдвигая подковки бровей, отвечала она подругам.

Мечта эта давно зрела в ее душе. За ужином Петр

Ипатьевич рассказывал о событиях на заводе.

Завод, как большой и очень близкий друг, был

неотъемлемой частью духовного существования всей

семьи.

Всякий раз, приходя с работы, Петр Ипатьевич

приносил какую-нибудь новость. Старался он рассказывать

ее не сразу, приберегая до того момента, когда жена

уберет со стола и он с неторопливой солидностью начнет

скручивать цыгарку.

Но из этих стараний часто ничего не получалось. Едва

перешагнув порог, Петр Ипатьевич начинал

многозначительно улыбаться и, не успев даже умыться, бросал свое

короткое:

— Светлый месяц!

— Что? — спрашивали Марфа Ивановна и Наташа