любовь — только бешеный ливень, а потом снова засияет

солнце.

Иван уехал. На заводе он был назначен заместителем

начальника механического цеха. Но и новые люди, и

интересная напряженная работа не смогли развеять сосавшей

его тоски. «Пропал казак,— посмеивался над собой

Иван,— была у тебя сабля да дивчина — осталась борода

да овчина».

Целый год он пиедл ей длинные письма. Звал, звал.„

Лиза приехала в яркий, будто расшитый золотом

июльский день. Она была в легком светлом платьице и в

белой шляпе, из-под которой выбивались густые темные

волосы.

Иван взял лизин чемодан и вдруг увидал в левой'руке

ее большой букет пионов, точно такой же, какой он

подарил ей на выпускном вечере. Он зарылся лицом в цветы

и минуту стоял молча, вдыхая аромат счастья.

Встречные мужчины с пристальным любопытством

взглядывали на Лизу. Иван ревниво косился...

Свадьбу решили устроить ^объединенную» — Ивана

с Лизой и Бориса с Ольгой-

К ней готовились долго.

200

— К свадьбе с пустыми руками прийти нельзя, —

сказал Иван, озабоченно поглядывая на друга.

— То-есть? — спросил Борис.

— А то есть, что нам надо па заводе заработать имя.

Морально-производственный капитал.

— Брось выдумывать, Ванька! Какое имеет отношение

завод к нашей женитьбе?

— Ах ты, единоличник чортов! — повысил голос

Иван.— Ты понимаешь, что скажут на заводе? Не успели

с института приехать — уже свадьба, шик-блеск, а на

работе — серенькие воробьишки.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Борис

примирительно.

— У Ленина, помнишь, сказано: «Главное .в

стратегии— выбор направления главного удара!» Понимаешь?

Выбор направления главного удара. А что сейчас для

нашего цеха главное? Программа! Стало быть, надо все

силы бросить на это направление.

— «Взял бы я бандуру — бандуристом стал»,—

насмешливо пропел Борис.— Бандурист ты, Ванька, а не

инженер-технолог. Знаешь, что людей иехватает, а

декламируешь: «Все силы бросить на главное направление».

Горе-стратег! Я тоже Ленина читал. Как же ты нанесешь

главный удар, если у тебя нет резервов?

— Есть резервы! Внутренние. Ты вот как раз и есть

слепой бандурист, потому что не видишь наших

резервов. Вот послушай.— Иван быстрым жестом забросил на

затылок кепку.

— Технологические карты устарели? Устарели! Давай

их пересмотрим и внесем в них поправки на «скорость»,

как говорят в авиации. Вот тебе р-раз! -г- воскликнул он,

загнув большой палец.

— Дальше, — торопил Борис, тоже загибай большой

палец.

— Половина рабочих цеха не выполняет норм.

Факт? Факт! Давай присмотримся к каждому из них —

в чем его беда, и поможем от нее избавиться. Вот тебе

два!

— Дальше,— продолжал Борис, загибая второй

палец.

— Дальше сам думай, вий ленивый!

Борис добродушно расхохотался.

— Правильная критика. Что же, резервы подходящие.

201

Технологические карты, действительно, открывали

большие возможности роста производительности труда.

Они были рассчитаны на первый год войны, когда некогда

было, а часто и отсутствовала возможность широко

внедрять механизацию, продумывать все элементы каждой

операции.

Тогда иной раз производственные задачи решались

простым .удлинением рабочего дня. Люди по шестнадцать

часов не выходили из цеха.

Борис и Иван выжимали из технологии «воду».

Так подошел день свадьбы.

Торжество было шумным: одних родичей понаехало

двадцать человек, да заводских друзей набралось

несколько десятков.

Вскоре после свадьбы Ивана назначили начальником

второго механического цеха, а Бориса — начальником

сборочного.

Г л а в а девятая

Никто не помнит, кто первым так (назвал ее,

сорокадевятилетнюю, с настойчиво пробивающейся

сединой в густых русых волосах подсобницу, но так

повелось, что от начальника цеха Добрывечера до самого

молодого чумазого ' токаренка Сабирки все звали ее

Аннушкой.

Она пришла на завод осенью сорок первого года —

•маленькая, быстроглазая, улыбчивая, в стареньком,

потертом на локтях плюшевом полупальто, огромиых

«мужниных», как она говорила, валенках, по-деревенски

повязанном платке. На другой день все уже знали, что она

проводила на фронт любимую дочь—Аночку, что

страшно и горестно ей было сидеть в избе одной (муж Сергей

Архипович Луговой работал мастером в двенадцатом

цехе), и она выбрала цех, «где много молодых людей,

таких, как ее Аночка.

В облике этой простой женщины, пожалуй, самым

главным, заслоняющим все остальное, как в музыке

лейтмотив, была улыбка. То ли светящейся в ней открытой

доброй душой, то ли бесхитростной, бескорыстной,

отзывчивой лаской матери, но улыбка ее не могла не вызвать

ответного теплого чувства даже у самых замкнутых и

черствых людей.

202

И надо было видеть, с какой нежной заботой

развозила она в своей тачке рыжие от ржавчины, грубые

заготовки, складывала их у каждого станка аккуратными

стопочками — и все это делала быстро, весело, с

увлечением.

— Аннушка, узнай, завезли ли на завод заготовки

тяг,— спросит кто-нибудь из токарей.

— Работай, родненький, не тревожься. Я

начальнику напомню, — отвечала она, и парень больше не думал

об этом. Аннушка не только напомнит, а и сама сходит в

кузницу, сама привезет.

Ока всех называла «родненькими», и»в тоне, с каким

она произносила это слово, не было ни слащавости, ни

наигранности.

Иной раз соберутся в курилке токари, задымят

длинными самокрутками. Аннушка пробежит по цеху, увидит,

что несколько станков пустуют и — в курилку.

— А я вам, родненькие, заготовочки-то давно

развезла,— скажет она с порога и замашет руками, отгоняя

от себя дым.

— Ты, Аннушка, будто мастер, посматриваешь за

нами, — незлобиво отзовутся ребята и без сожаления

побросают только что начатые самокрутки.

— А как же, родненькие. За кем же мне смотреть,

как не за вами!

Аннушка часто выполняла и личные поручения

рабочих — одному купит пачку папирос, другому по карточке

хлеб получит, третьему конверт принесет. И все это без

лести, а просто, из желания помочь «родненьким».

Однажды мастер Зыканов попросил Аннушку

принести ему пол-литра водки.

— Нет, родненький, не проси,— отрезала Аннушка.—

Водка — подходящая жидкость для праздников, а в

рабочее время нельзя.

Казалось, ко всем одинаково ласково относилась

Аннушка, но все-таки был и у нее любимец — токаренок

Сабирка.

С работой у него .поначалу не клеилось. Кто-то

бездушно посмеялся над ним, и он, настороженно-злой,

обиженный, стоял в самом углу цеха, едва видимый за

большим револьверным станком.

Ершистый, с колючими, черными, чуть раскосыми

глазами, он ни с кем не делился своими мыслями и тревогами.

203

Зыканову, человеку нечуткому и к тому же очень заня-

TOiM.y, было недосуг разобраться с Сабиркой.

Аннушка как-то раз долго раскладывала пирамидой у

его станка стальные втулки.

— Чудная ты, Аннушка,— сказал Сабирка,

усмехнувшись.

— Это почему же? — спросила • она, вглядываясь в

него спокойными и ласково-внимательными глазами.

— Свалила бы втулки — и все. А ты раскладываешь,

как банки со сгущенным молоком в магазине.

— Сваливать нельзя, родненький. Я привыкла все

делать красиво. ..

— А я не привык,— вздохнул Сабирка.

Аннушка выпрямилась, мягко тронула Сабирку за

плечо.

— Послушай, родненький. Беда моя — не понимаю

я в вашем деле, да зато жизнь мне виднее, сердце